Первый раз услышал Чуй это поверье мусульман прямо в пустыне, стоя над тушей своего второго верблюда. Теперь не только Тибочи, он сам шел пешком, а что хуже всего — его мешки с золотом ехали на верблюде Ярмата. Родственники и слуги Ярмата подняли мешок и тут же согнулись, коротко вякнули от тяжести.
— У тебя тут в мешках что, золото?!
— Золото… — Чуй был чересчур удручен, чтобы хорошо соображать.
Какое-то мгновение парень смотрел на Чуя во все глаза, потом он наконец расхохотался.
— Ха-ха-ха! Купец, мы с тобой отлично уживемся! Ты слышал, как он пошутил, Тенгиз?! Отлично! «Золото»! Полный мешок золота! Нет же сказать честно, что везет бронзу из страны Хягас!
— Ты продашь часть этой бронзы и заплатишь мне за то, что вьюки едут на моем верблюде, — решил Ярмат.
— Продам в Кашгаре, — на всякий случай уточнил Чуй.
— Можешь и в Кашгаре, — согласился Ярмат, — мне не к спеху. Но через два дня мы будем в оазисе Турфан, и там ты сможешь купить новых верблюдов и расплатиться со мной.
В благодатном оазисе Турфан царила такая жара, что виноград выкладывали там прямо на крышах домов, на глинобитных заборах, на подставленном полотне. И виноград засыхал, превращался в отличный изюм. Чуй впервые видел, как превращается в изюм виноград и в сухофрукты — сливы и персики. Впервые видел он и сады, где растут эти южные деревья, впервые слышал по ночам стук зрелых плодов, которые сбивает ночной ветер.
В Турфане сделали отдых на три дня, Чуй купил новых верблюдов… А когда караван вышел в путь, назавтра пал первый верблюд. Пал без всякой болезни, без всяких видимых причин. Только что мерно шагал огромный зверь, качались горбы, переступали могучие ноги. Шагать ему так и шагать, пока не встанут в дымке дувалы и здания Кашгара…
А вот вдруг упал зверь и лежит, нелепо водит в воздухе правыми ногами — передней и задней, мучительно вытягивает шею. Хриплый рев-свист вырывается из пасти, зверь перекатывается на грудь, подводит под себя обе передние ноги…
— Сейчас он встанет! Так бывает с верблюдами! У них это от жары! Сейчас поднимется! — так кричали Чую караванщики. Но верблюд так и не поднялся никогда.
Зверь опять повалился набок, забился, путая упряжь, разбрасывая вьюки, разрывая постромки, связывающие его с другими. И опять перекатывался на грудь, пытался встать, мучительно кричал, хрипел, дико вытягивая шею. И не вставал, падал обратно набок. Так повторялось три раза, и караванщики уже не знали, что делать. На их веку не случалось такого с верблюдами, а верблюдов они знали хорошо.
— Это заколдованный верблюд… — теперь говорили они, и на смену желанию помочь, интересу приходили опаска, недоверие, недоумение.
А верблюд все бился и бился, все так же кричал. Он не мог ни умереть, ни встать и идти — а ведь он ничем не болел, и все тело у него было здоровым.
— Решай быстрее — согласен ты бросить своего верблюда или остаешься вместе с ним и со своим вторым зверем. Решай быстро, ты задерживаешь караван, — так сказал начальник каравана Фарид.
Чуй понимал — Фарид прав, он задерживает караван. Жалко верблюда, жалко потраченных денег…
— Помогите перевьючить верблюда!
— Нет, ты сам снимай с него вьюки, а мы поможем нагрузить их на других.
Чуй хотел развязать ремни — не получалось, пришлось резать. Верблюд хрипел и стонал, раз за разом падая набок. Чуй отскакивал, больше всего боясь, что тяжесть рухнет на него, тащил волоком свои хурджуны
[16]
по земле.
— Помогите грузить!
Караванщики грузили вьюки, прикасаясь к ним откровенно со страхом. Чуй видел, как некоторые из них делают пальцами рожки — верят, что так можно отвести колдовство. Другие оттирали песком руки, словно вьюки были грязные. Фарид хмурился. Ярмат, на чьих верблюдах опять поехали вьюки Чуя, тоже хмурился, поглаживал полуседую бороду.
Караван уходил, и Чуй ощущал себя предателем — из-за того, что позади, в пыльном шлейфе от каравана, поднимался и падал, мучительно вытягивал шею, надсадно кричал его верблюд. Но что, скажите, он мог сделать сейчас?
— Не мучайся понапрасну… — седоголовый Хоттаб положил руку на плечо парню, — ты сделал все, что мог, и во всем воля Аллаха. Если ты не нарушал его воли… — глубокомысленно добавил Хоттаб, и Чую стало очень неприятно. Вот и старый мудрый Хоттаб в чем-то его подозревает… Скорее всего, он сам не понимает, в чем.
Теперь Чуй по ночам был один не только из-за своей веры: караванщики всерьез считали, что его преследует злой рок. Или что он заколдован. Доказывать что-то? Но как?! И много ночей под дивно мерцающими звездами мерещился Чую брошенный им верблюд, мученически вытянутая шея.
Сияли южные звезды, еще не кончилось самое жаркое время в году, и Чуй с трудом переносил удушливую жару. Это и есть юг?! Благодатный юг, где все растет и всем всегда хорошо?! Кое о чем не рассказывали караванщики — например о том, что летними ночами на юге невозможно дышать, нет сил перевести дух, а в сипло дышащий рот вливается не воздух, а раскаленная лава… Где вы, прохладные ночи на берегу Кема и Качи!
Шли между деревень, огражденных глинобитными стенами, утопавших в темной листве садов и виноградников. Кашгар оставался в трех переходах, когда стряслась новая беда — ночью темной, как мех подаренного Кончаку соболя. Началось с того, что в стороне низко проревел какой-то зверь.
— Джульбарс! Джульбарс! — кричали караванщики.
Чуй сначала только и понял, что это какой-то необычный «барс» (он знал снежного барса и леопарда и, случалось, путал этих двух зверей) и что надо побыстрее развести огонь, держаться поближе друг к другу.
Старики покачивали чалмами, велели поднять шум побольше. Принесли два барабана, стали бить в них, создавая страшный шум. В костер полетели охапки веток (обычно топливо здесь берегли). Высокое пламя костра, бой барабанов, страшный шум людей… и прорезающий весь этот шум низкий свирепый рев зверя.
Лошади ржали, вставали на дыбы, натягивали ремни привязи. Верблюды хрипели, сипло ревели, задирая шеи. Животных постарались спутать понадежнее, вколотили поглубже колья, к которым они были привязаны. За этой работой Чую объяснили, что опасности почти нет, никакой зверь не бросится на караван. Опасно, если конь или верблюд сорвутся с привязи, убегут в темноту — тогда на полезном животном можно ставить крест, зверь его задерет. Еще Чуй понял, что самое плохое, если хищник будет реветь, уставя свою морду вниз, к самой земле. Такой рев разносится во все стороны равномерно, и непонятно, с какой он стороны идет, и к тому же звучит очень зловеще. От такого рева часто срываются животные. Но этот зверь был молодой — опытные караванщики даже говорили, что это не самец, а самка.
— Если рождается сразу трое детенышей, матери трудно их прокормить, — рассказывали караванщики, — а отец не кормит детенышей и не живет больше с самкой. Вот она и ходит, пытается поймать домашнее животное… У нее много детенышей, но мало еды.
