Еще одна бомба лопнула совсем рядом. Капрал, возившийся с иглой-протравником, пробивая прямо против запала картуз с порохом в стволе ближнего орудия, вдруг молча запрокинулся навзничь с большой дымящейся дырой в груди. Черная кровь потоком хлынула у него изо рта, голова бессильно откинулась, и солдатский ангел смерти унес немудрящую душу служивого прямо на небеса. Борис Петрович с усилием склонил скрипучие колени в скрипучих ботфортах и жесткими пальцами закрыл мертвые глаза капрала.
— Упокой, Господи, душу раба твоего… Как звали-то его?
— Гришкой.
— Упокой душу убиенного за веру, царя и отечество Григория!
Фельдмаршал поднялся, опираясь на свою палку. Полковая артиллерия более не могла свершить ничего. Мариенбург был готов драться, и драться жестоко.
— Господа офицеры, командуйте «на передки»! — с неохотой приказал он. — Уводить надобно пушки, пока много народу из прислуги не полегло. Ретирады
[27]
не трубить! Хрен им с редькой, и свейской их псице-матери, а не ретирада!!
Артиллерия свернулась с позиции так же ловко, как и выехала на нее. Слава богу, с дюжину, не более, было побито пушкарей и ни одного офицера. Канонир — умелец, мастер войны, он ценится втрое, впятеро дороже драгуна, а простого фрунтового пехотинца — и вдесятеро дороже!
Отойдя под косогор, Шереметев велел звать начальника артиллерии. Тот не замедлил явиться — сам был на батарее, тонкое сукно мундира подернуло черным налетом пороховой копоти.
— Господин фельдцейхмейстер, свейские воинские люди за стенами сидят крепко, не по зубам нашим пушкам стены-то эти, — начал Шереметев. — Приступом сейчас идти нельзя. Тьму народа положим. Надобно прямо против ворот артиллерийский шанец
[28]
насыпать, высотою со стены или более. Оттуда начнем бомбы в город кидать, сверху. Как дома обывательские запылают, так гарнизон свейский и прослабит. А мы тут — приступом! Сдадутся… Как думаешь?
— Как Бог свят сдадутся, господин фельдмаршал! — На чумазом лице артиллерийского офицера восхищенно сверкнули белые зубы. — Прикажете для работы чухну из окрестных сел собрать с лопатами да тачками, да с прочей снастью?
— Собери. Драгун князя Никиты Мещерского возьми, чтоб по селам проехали. Однако обид никому не чинить, насилу гнать только тех, кто упрется. Всех кормить наравне с нашими солдатами и водки по чарке. От всех пехотных полков чтоб в шанцевый наряд слали по три роты на день, я распоряжусь. И поторопись! Как смеркнется, твои люди уже должны копать. Дерзай, чадо!
Глава 10
МАРИЕНБУРГ В ОСАДЕ
Грохот крепостных орудий, всю ночь без устали паливших в темноту, не помешал Марте заснуть и даже неплохо выспаться. Девушка обнаружила, что если положить голову левым ухом на одну подушку и крепко прижать к правому уху другую, орудийные залпы будут ничуть не страшнее раскатов летнего грома. Грозы она никогда не боялась! Похоже, теперь Марта не боялась и войны, она слишком презирала ее, чтобы бояться. Отцовская ли кровь вдруг проснулась и бурно побежала по ее жилам, или ее саму Господь наделил при рождении этим дерзким пренебрежением к опасности? Но, встретив в столовой сбившихся у подножия распятия в дрожащий от страха комок пасторшу и двух ее младших дочерей, Марта вдруг сказала почти высокомерно:
— Чего это вы, собственно, перепугались? Ничего страшного пока вовсе нет! Думаю, госпожа Христина, что ваше место сейчас подле супруга, который молится в соборе о нашем спасении… И подле вашего старшего сына, который, какого бы я мнения ни была о нем, помогает отцу! А я поспешу к своему супругу на стену. Нужно отнести ему завтрак, он, наверное, так проголодался в бою, мой Йохан!
Высокомерная пасторша, у которой от слез некрасиво распухли и покраснели нос и губы, впервые не посмела одернуть дерзкую воспитанницу. Кажется, она даже посмотрела на Марту с оттенком уважения.
На кухне подружка Катарина, которая тоже всхлипывала от страха, но успела нащипать за ночь целую коробку корпии, рассказала, что в ратуше уже устроен гошпиталь, и городской врач обратился к горожанкам с просьбой о помощи в уходе за ранеными. Раненых, к счастью, пока только двое или трое, но ожидается много больше!
— Вот сейчас соберусь с духом и пойду! — решительно заявила Катарина, а потом жалобно зарыдала: — Если только дойду и по дороге со мной не приключится обморок… Эти проклятые пушки грохотали всю ночь, я глаз не сомкнула, у меня просто голова раскалывается!
Марта напоила бедную толстушку водой и ласково погладила по голове:
— Ступай-ка лучше спать, сестричка! Твою корпию в ратушу отнесу я, на обратном пути. Я поделюсь с тобой одним секретом: положи голову между подушками и представляй, что это гроза гремит за окошком! Мигом заснешь. Ты еще успеешь показать всем, что ты самая храбрая! А сейчас прости, мне нужно пойти накормить своего Йохана.
— Он такой милый и такой храбрый, твой Йохан. — Катарина подняла на Марту заплаканные глаза. — И почти совсем не грубый, как другие солдаты. О, как бы я хотела, чтобы красавчик-лейтенант Хольмстрем смотрел на меня хоть вполовину так нежно! А он, мерзавец, только однажды спьяну шлепнул меня по заду на рынке и сказал… Сказал: «Хороша кобылка!»
Марта невольно засмеялась:
— А ты что же?
Катарина зарыдала пуще прежнего:
— Я в ответ стукнула его корзинкой и убежала! А тебе, тебе так повезло с мужем! Помнишь, когда отец читал нам про Эсфирь и Артаксеркса, ты сказала, что хотела бы стать женой царя…
— Так, еще одно слово о жене короля, и я сама поколочу тебя! — вспыхнула Марта. — У меня есть мой муж, и не нужно никаких царей, никаких королей! А ну, марш спать!!
Отправив неуместно памятливую подругу спать, Марта сварила несколько яиц, добавила круг хлеба, кувшин молока… А потом подумала немного и стала складывать в большую корзину, с которой обычно ходила за покупками, всю провизию, которая нашлась в доме. Ведь товарищи Йохана, наверное, тоже проголодались! Когда еще комендант догадается поставить их на довольствие!
Когда Марта вышла из дома, орудийная пальба почти прекратилась, и только изредка одиноко бухала пушка — в крепости или за стенами. Жены гарнизонных солдат, нагруженные торбами и корзинками со съестным, спешили на стены. Девушка пошла с ними.
Подле стены какой-то незнакомый драгун с закопченным лицом вдруг улыбнулся Марте, как старой знакомой:
— Ага, Марта Крузе! Забирайся-ка прямиком по этой лестнице на парапет: там твой Йохан, подле лейтенанта и здешнего коменданта.
Наградив солдата изрядным куском колбасы и краюхой хлеба, Марта засеменила вверх по узким каменным ступеням. Сколько раз она поднималась вот так, чтобы посмотреть закатной порой со стены на розовеющие дали и подумать о своем, сокровенном, в мирной тишине. Как изменились теперь старые, покрытые седым мхом стены Мариенбурга! Как многолюдно было на них от серых и синих мундиров, как тесно от бочонков с порохом, плетеных корзин с ядрами, составленных пирамидами мушкетов и протазанов!
[29]
Каким необычным, но пьянящим, словно вино, казался запах пороха!
