Преподобный Глюк все-таки убедил Марту посещать лютеранский храм, но ходила она туда исключительно из-за захватывавших ее юное воображение проповедей пастора. Подобно тому, как сам Эрнст Глюк не видел в «латинской» вере ее покойных родителей препятствия праведности, Марта тоже считала его человеком добросердечным и вдохновленным свыше, хотя и несколько занудным. Однажды в церкви после службы к пастору подвели бесноватого, молодого крестьянского парня, соломенные волосы которого, казалось, стояли дыбом, а лицо корежила страшная нервная судорога. Несчастный извивался всеми своими членами и жутко выл, вырываясь из рук двух старших братьев. Они, здоровенные мужики, едва могли удержать одержимого дьяволом. «Петрас! Петрас! — сказал ему пастор. — Послушай меня! Изгони свой страх, уповай на Христа, и Спаситель поможет тебе…» А потом Марта, сидевшая на скамье, совсем близко от алтаря, вдруг увидела, как пастор ласково, словно ребенка, гладит Петраса по голове, а тот с благодарностью обнимает его колени, и по его осмысленному, доброму лицу обильно текут слезы. «Благодарение Господу!» — усталым голосом произнес пастор, и Марте показалось, что он с удивлением и недоумением смотрит на собственные руки, как будто раньше не подозревал о скрытой в них силе. Один из братьев Петраса сбивчиво забормотал слова благодарности, и все протягивал на мозолистой ладони горсточку истертых серебряных монет, но господин Глюк отказался принимать вознаграждение. «Не меня, а Господа нашего Вседержителя следует вам благодарить», — сурово сказал он, отстраняясь. И скрылся за алтарем, чтобы помолиться в одиночестве.
А Марта еще долго сидела в церкви и размышляла над увиденным. Много удивительного застала она в доме господина Глюка, но таких чудес не видала никогда. Пастор Глюк был человеком совершенно особой породы — он знал древнееврейский и древнегреческий, прихожане благоговели перед ним. Жена и дети заходили в его рабочий кабинет на цыпочках. Марта, убиравшая кабинет пастора, несмотря на всю свою прыткость, тоже всегда забиралась туда тихонько, как мышь. Почтительно стряхивала пыль с тяжелой рукописи Библии, ласково разглаживала бумаги. Когда пастор завершил перевод на латышский Ветхого Завета, он посадил около своей усадьбы дуб, потом еще один — когда справился с переводом Евангелий. Марте нравилось в свободные минуты сидеть в тени этих дубов — ничего не делать, просто смотреть, как проплывают в небе над светлым озером Алуксне пышные, белые и легкие, словно кружево, облака. В такие минуты она улетала в мыслях очень далеко от Мариенбурга, в иные города и страны, которые ей обязательно, обязательно посчастливится увидеть!
Эрнст Глюк знал необычайно много и любил рассказывать домочадцам о далеких странах и удивительных людях. Вот в этот вечер он читал про царицу Эсфирь и ее сурового мужа: «И было во дни Артаксеркса, — этот Артаксеркс властвовал над ста двадцатью семью областями — от Индии до Эфиопии…» Все расселись за длинным обеденным столом в годами установленном в доме порядке. Во главе восседал пастор со своей старинной Библией, страницы которой, словно ноты на пюпитре, почтительно переворачивал единственный сын священника — именем тоже Эрнст, сидевший по правую руку от отца.
По левую руку Глюка располагалась его супруга Христина — сейчас, сообразно случаю, строгая и набожная. Но все в доме знали, что госпожа Христина ненадолго надела «постную маску» — как только ее муж захлопнет Священное Писание, в пасторше снова проснется светская дама, причем еще молодая и полная вельможной женственности и сдержанного кокетства. Когда местное дворянство устраивало балы, немало находилось тех, кто с сожалением вспоминал, что фрау Христина прекрасно танцует и поет, вот только петь ей нынче приходится одни псалмы, а о танцах и вовсе надобно забыть! А ведь как она, бывало, чудесно танцевала в доме у своих родственников, богатых и гостеприимных фон Паткулей! До тех пор, пока не встретила господина Глюка и не влюбилась в него! Неудивительно: он был так красив и так полон собственного достоинства, что смело мог соперничать с лучшими женихами округи, а еще — так умен, так красноречив, истинный златоуст!
Впрочем, в последние годы родство пасторши с Иоганном Рейнгольдом фон Паткулем ей так же часто ставили в вину, как и в достоинство. Опасными становились под сенью шведского подданства связи с этим неуемным защитником прав прибалтийского дворянства и дерзновенным мечтателем о вольностях Ливонии, сумевшим вызвать ненависть и покойного шведского короля Карла XI, и нынешнего — Карла XII. Приверженцы шведской короны в Мариенбурге не без оснований полагали, что пасторша Глюк, а особенно ее супруг поддерживают отношения со своим мятежным родственником, который был приговорен усопшим королем Карлом XI к отсечению правой руки и конфискации имущества, но счастливо сумел скрыться. Нынешний шведский король не только не отменил этот жестокий приговор, но и по-прежнему охотился за Паткулем. Дерзкий же мятежник, вдоволь настранствовавшись по Европе, поступил на службу сначала к саксонскому курфюрсту и королю Польши Августу Сильному, а потом — вовсе к царю московитов Петру. Верные люди доносили, что в далекой и варварской Москве он содействовал заключению Преображенского союзного договора между Саксонией, Польшей и Россией, обращенного против Швеции. Злые языки в Мариенбурге поговаривали, что чета Глюков поддерживает через этого «изменника» связи с московитами, а сам пастор — такой же мятежник, как и беглец Паткуль, только куда более осторожный и хитрый.
Марту в тайные дела господина Глюка, разумеется, никто не посвящал. Девочка знала о пасторе немногое — лишь то, что лежало на поверхности. Ей ни разу не приходило в голову присмотреться к бумагам на его столе или прислушаться к разговорам, которые вели между собой пастор и его гости в кабинете, при запертых дверях. Ей попросту были неинтересны их скучные и мудреные тайны. К тому же пастору в доме привыкли лишь почтительно внимать: его действия не обсуждались. Так уж было заведено.
В тот вечер Марта с дочками пастора — Анной, Катариной и Лизхен — сидела напротив господина Глюка и, пользуясь случаем, перешептывалась со своей лучшей подругой — пухленькой и белокурой, как облачко, Катариной. Та была явно побойчее, чем другие девочки семейства Глюк и, кроме того, нередко смотрела на мир глазами более волевой и смелой Марты. А тем временем пастор читал о могущественном восточном царе… Единственным восточным царем, о котором Марта слышала до тех пор, был владыка московитов Петр. Но читал пастор не о нем, а о каком-то Артаксерксе…
Первой женой Артаксеркса была гордая Астинь. Приказал ей царь через евнухов прийти перед лицо свое, дабы друзья его и весь народ могли лицезреть ее красоту, а она отказалась. Мол, не должна царица выставлять свою красоту напоказ. Разгневался царь и прогнал непокорную жену прочь, а потом велел собрать по всей земле своей прекрасных девушек, чтобы выбрать из них новую царицу. А в это время жила в Иерусалиме одна прекрасная девица по имени Эсфирь. Была она приемной дочерью иудеянина Мардохея, сына Иаира, сиротой, рано лишившейся отца и матери. «Совсем, как я…» — подумала Марта и мысленно перенеслась в далекие и невероятные времена, о которых вещал пастор Глюк. Голос его звучал так убедительно, что Марта не могла сомневаться в существовании Артаксеркса, Астини и Эсфири…
Когда же объявили повеление царя, Эсфирь вместе с другими девицами взяли в царский дом. И понравилась эта девица глазам царя, и приобрела у него благоволение, «и он поспешил выдать ей притиранья, и все, назначенное на часть ее, и приставить к ней семь девиц, достойных быть при ней, из дома царского; и переместил ее и девиц в лучшее отделение женского дома».
