Офицер на мгновение замялся. Вероятно, он не ожидал услышать условия побежденного города из женских уст.
— Кто вы, дитя? От чьего имени говорите? — спросил он вдруг на чистом польском языке.
Марта жутко обрадовалась, услышав из уст неприятеля отцовскую речь. «Он поляк! Теперь с нами точно все-все будет хорошо, любимый!» — радостно шепнула она на ухо Йохану и даже восторженно чмокнула его в щеку.
— Я Марта Скавронская, жена трубача Йохана Крузе, воспитанница преподобного пастора Глюка! — радостно выпалила она, не забыв впустить в свой голос кокетливые женские нотки. — Меня попросил говорить комендант, господин фон Тиллау и, заочно, все жители нашего несчастного городка. Именем заступницы всех страждущих Пресвятой Божьей Матери мы умоляем пана офицера о милосердии! А пан, прошу прощения, поляк?
— Я полковник русской службы Вадбольский, пани Марта! — галантно поклонился московит, оказавшийся не совсем московитом. — Заступничество Девы Марии да пребудет с вами!
Полковник поклонился еще раз, и на этом благородный рыцарь, беседовавший с молодой женщиной, вновь уступил место жестокому, непреклонному победителю:
— Фельдмаршал Шереметев уполномочил меня сказать: если откроете ворота, всякий волен уйти из города, куда вздумается, или остаться при своих хозяйствах. Но прежде пускай обывательство во главе с бургомистром выходит на поле перед воротами и становится там, имея каждый при себе золотую казну, дабы быть учтенными и подвергнутыми контрибуции согласно званию и имуществу своему. Прочего же добра не тронем и обиды никому чинить не станем, в том фельдмаршал слово дает! Но кого из мещан застанем в домах — станем брать в полон без разбору. Всех шведов, целых и раненых, пропустим до Риги под должным конвоем, ежели добром положат оружие и под наивеличайшим страхом не тронут запасов пороха из богатого арсенала здешнего. Солдатам должно на первом шаге за воротами слагать оружие, иначе станем бить смертью. Коменданту иметь шпагу в левой руке, эфесом вперед, офицерам — в ножнах. Фельдмаршал сам решит, как поступить со шпагами. Пани Марта, переведите наши условия коменданту, который боится говорить со мной лично. Скажите, что у него пять минут, чтобы принять их. Иначе мы возьмем город на шпагу, и тогда каждая невинная смерть будет на его совести!
— Похоже, этот офицер — достойный человек, — вдруг сказал Марте Йохан. — Я не понял почти ни слова из того, что он сказал, кроме: «пани Марта», но, видно, ангел-хранитель подсказывает мне, что ему можно верить!
— Теперь остается убедить в этом всех остальных! — печально ответила Марта и, опираясь на его руку, легко спрыгнула из бойницы.
Выслушав сбивчивый рассказ девушки об условиях московского полководца, комендант фон Тиллау налился кровью по самые брови и попытался было гневно взреветь:
— Это унижение чести армии Его Величества короля Карла! Я не могу согласиться на выход гарнизона без салютации музыкой и пули во рту! Мне, честному слуге шведской короны, нести шпагу эфесом вперед к неотесанному главарю этих темных варваров?!
Однако другие офицеры гарнизона были куда менее настроены оскорбляться:
— Условия приемлемые, герре комендант, — сказал за всех лейтенант Хольмстрем. — Надо сдаваться во имя спасения людей. Досаднее всего, что московиты прознали о целых горах пороха, сложенных в здешнем арсенале, и поставили их сохранность условием нашей сдачи… Эх я осел, эх я дурак!! Надо было еще на днях послать солдат залить его водой, перемешать с песком… Теперь не успеть, и выпалят этим порохом московские пушки прямо в грудь армии Его Величества Карла! Сейчас мы не можем сделать более ничего. Капитулируем!
Не дожидаясь решения коменданта, Марта вихрем взлетела в бойницу:
— Мы сдаемся, пан полковник! — закричала она. — Прошу вас, дайте время людям собраться здесь из убежищ и вынести раненых!
— Непременно! — охотно согласился Вадбольский. — Гарнизон должен помочь выносить увечных. Открывайте ворота и выходите без страха, пока не выйдет последний человек. Пускай ваш трубач станет на воротной башне и протрубит тогда отбой — мы войдем!
Марта механически, словно лишенная души телесная оболочка, перевела слова полковника и только тогда горько разрыдалась, прижавшись лицом к горькому от дыма мундиру Йохана:
— Вот я и отдала наш город на милость завоевателей, мой любимый! Вот я и отдала наше счастье в руки врага… Только бы они разрешили нам с тобой уйти вместе!
Йохан утешительно положил руку на ее растрепанную головку, но не сказал ничего.
Глава 13
ГОРЕ ТЕБЕ, ГРАД КРЕПКИЙ!
Печальная процессия мариенбургских жителей, покидавших разрушенный и обреченный на разграбление город, растянулась ненадолго. Казалось, всем хотелось поскорее вырваться из царившей в стенах атмосферы смерти, боли и безнадежности, словно открытое пространство за воротами сулило им избавление. Впереди, стараясь придать своему одутловатому лицу высокомерное выражение, шагал комендант. Шпагу он все-таки оставил в ножнах, как и горсточка следовавших за ним офицеров гарнизона. Остатки уппландских драгун предоставили серым гарнизонным служакам таскать раненых и помогать жителям, а сами построились в два довольно ровных плутонга, которыми предводительствовал лейтенант Хольмстрем, угрюмый, но спокойный. Свои палаши и мушкеты гордые кавалеристы предпочли переломать или спрятать собственными руками, чем отдавать победителям, и выходили из ворот безоружными. Гарнизонные солдаты с угрюмой бранью швыряли ружья и шпаги к ногам выстроившегося при выходе московского караула. Обыватели плелись следом, сбившись в плотную пыльно-многоцветную массу, исходившую страхом и надеждой. Упитанный бургомистр в запорошенных щебенкой кудрявом парике и парадном камзоле держал на атласной подушке тяжелые, старинной ковки ключи от мариенбургских ворот — древний, как война, знак, которым город изъявлял покорность победителю. Рядом шествовал прямой и непреклонный пастор Глюк, несший под мышкой свое главное сокровище — завернутую в одеяло книгу славянского Евангелия. Госпожа пасторша, которую вели под руки сын и старшая дочь, закрывала лицо холеными ладонями, чтобы не видеть грубых физиономий русских солдат, а две младшие дочки робко жались за ее спиной. Шарканье ног заглушало жалобный плач детей и тяжелые вздохи стариков. Раненые, которых несли на сколоченных наспех носилках, теперь стонали тише, предчувствуя облегчение: московиты уже приготовили для них плот, а на той стороне озера военные лекари победителей готовились пользовать их наравне со своими солдатами. Поговаривали, что сам Шереметис велел проследить за оказанием помощи горожанам.
Марта и Йохан, стоявшие на засыпанном осколками боевом ходе стены над воротами, казалось, принимали этот печальный и трагический парад. За все время они не сказали между собой ни слова, и только крепко-накрепко держались за руки. Марте казалось, что стоит разорвать это сцепление пальцев, и их разлуку будет уже не предотвратить. Но надо только держаться за руки, и тогда ничего не случится, и они с любимым вместе пойдут по дороге, именуемой «жизнь», до самого конца.
