Даша вопросительно посмотрела на Марту и, не дождавшись ответа, сбросила с себя платье и в одной тонкой батистовой рубашке вошла в теплую речную воду.
— А если кто увидит? — крикнула ей Марта.
— А хоть и увидит! — к удивлению Марты расхохоталась скромница. — Разве я не хороша?!
И она приспустила рубашку с плеч, так что стала видна грудь.
— Истомилась я, Катя, в ожидании! — рассказывала Даша, нежась в речной купели. — Тебе не понять. Ты с Петром Алексеичем совсем недавно миловалась. А я Алексашеньку уже полгода жду! Жду да белугой реву… Все глаза выплакала.
— Ждешь да ревешь?! — укоризненно сказала Марта, расшнуровывая платье. — А он, Алексашенька твой, весело время проводит! Не плачет…
Вместо ответа Даша плеснула на Марту водой, и личико ее болезненно скривилось, словно она надкусила кислое яблоко.
— Ты-то откуда знаешь? — рассердилась невеста Меншикова.
— Поверь мне на слово…
Простив и даже научившись уважать в Меншикове человека и своего союзника, Марта так и не могла заставить себя забыть своего недавнего унижения.
Марта оставила платье прямо на траве и тоже в одной рубашке стремительно вбежала в реку. Легла на воду, поплыла к другому берегу. Даша плыла за ней.
— И все же, откуда ты про Алексашеньку моего такие страсти знаешь? — не унималась Дарья.
— Экономкой я у него в доме была, не знаешь разве? Многое видела.
— Что ж ты видела? Как Алексашенька девиц в дом водит или с горничными балуется?
— Разве этого мало?
— Много или мало, не мне решать! Устала я плыть, Катя. Ты прямо как рыба плаваешь, я так не умею.
— Ну тогда плыви к берегу! — раздраженно сказала Марта.
— А ты со мной? Я одна боюсь… — ойкнула Даша.
— Ладно, я с тобой.
Уже у берега, стоя по колено в прохладной, прозрачной, как зеркало, воде, Марта повторила свой вопрос:
— Кому же тогда решать, Дарья, если не тебе?
— Вестимо кому, Алексашеньке! — без тени сомнения ответила Дарья, отряхиваясь от водных брызг, словно кокетливая кошечка. — Его дело мужское, ему и решать.
— А тебе тогда что? — возмутилась ее немыслимым терпением Марта.
— А мне — ждать и надеяться. Вот возвернется он с войны — и женится на мне.
— А если вдруг не захочет жениться? Нравы у господина Меншикова вольные… Слишком вольные! — засомневалась Марта.
— Женится, женится! — воскликнула Дарья. — Ему государь велит!
— Все у вас государь велит! — возмутилась Марта. — А сами вы на что годитесь?
— Что ты, Катя, — замахала на нее руками Дарья. — Разве можно идти против государя? Ты-то сама разве идешь против него?
— Меня Петр Алексеевич уважает! — с достоинством призналась Марта.
— Уважает? Разве нас, девиц да баб, уважают? — недоверчиво переспросила Дарья. — Нас любить и нежить надобно, подарками баловать да миловать, а не уважать.
— Петр Алексеевич любит меня потому, что уважает. Любовь без уважения невозможна, — объясняла Марта.
— Вот потому ты и зовешь его не Петрушей, а Петром Алексеичем! — рассмеялась Дарья. — А я жениха своего любимого Алексашенькой величаю, а он меня — Дарьюшкой!
— Неправда, я уже называю царя Петером! — возразила Марта.
Дарья между тем выкручивала мокрую рубашку прямо на себя, обнажая стройные, загорелые ноги и едва позлащенную солнцем нежную грудь. Марту удивляло, что эта тихоня и скромница, верная и терпеливо ждущая невеста, почти не стыдилась своей наготы. Напротив, красавица охотно подставляла солнцу грудь и плечи, ничуть не опасаясь того, что кто-то появится в прибрежных камышах или со стороны леса. Сама Марта быстро и ловко стянула через голову мокрую рубашку и мгновенно натянула платье — прямо на приятно влажное тело. А Даша все нежилась и выгибалась, как грациозная большая кошка, показывая Марте то изящные ножки, то нежные полукружия грудей — словно хвасталась собой и своим соблазнительным телом. «Не разглядела я эту скромницу! — подумала Марта. — В тихом омуте черти водятся… Такая, кажется, у русских поговорка?»
— А что, твоя сестра Варя и вправду была близка с государем? — спросила Марта.
— Была, — спокойно и даже как-то равнодушно ответила Даша. — Пожалел он ее.
— Как это — пожалел?
— Некрасивая она, худая да костистая, ты сама видела!
— Ну и что? Зато умная.
— Умных мужчины не любят. Только жалеют, — поделилась житейской мудростью Даша. — Вот царь Петр Алексеич и пожалел Варю. Подошел к ней как-то здесь, в Преображенском, когда она одна в горнице сидела, грустила о девичьем своем одиночестве, слезы на канву с вышивкой роняла, и говорит…
— Что же сказал Петер? — Марте был неприятен этот разговор, но она продолжала его с какой-то болезненной настойчивостью. Ревновала ли она? Бог весть!.. А может быть, просто хотела войти в темный, не освещенный покой, который назывался «прошлым царя Петра», и разглядеть людей и предметы, спрятанные в этом покое. Все-таки с этим человеком ей предстояло связать свою жизнь.
— Сказал: «Дурна ты собой, Варвара, и никто тебя не приголубит! Так и не узнаешь ты счастия любви мужской. А мне, как государю, пристало заботиться, чтобы подданные мои были счастливы. Дай-ка я тебя по-царски приголублю!» Тут меж ними амур и случился! — с безыскусной, но страшной простотой рассказывала Даша.
— Господи! Как же это можно?! — возмутилась Марта. — Государь же не любил ее, да и она его, похоже, не любила!
— Варе лестно было, ее сам царь почтил! — объяснила Даша. — А государь Петр Алексеич только пожалел Варю. Сказал: «Жаль девку, не наградил ее красотой Господь, зато разум дал зело светлый».
— Лучше бы Петр Алексеевич ее замуж выдал! — возмущенно воскликнула Марта.
— Может, он и хотел ее выдать — да только за себя самого. Государь тогда умную жену искал. И царевна Наталья Алексевна ему на Варе жениться советовала. Но вскорости ты появилась… Вот он и оставил Варю. На прощанье пообещал ей мужа приискать, но, видно, не нашел никого. Потеряла Варя свою девичью честь — хоть и с царем-батюшкой. Вот если бы она ему ребеночка родила!.. Но не сложилось у них… — Даша глубоко вздохнула.
— Странные у вас тут нравы! Жестокие! Не понять мне их, — с горечью сказала Марта. — Жалко мне Барбару, да и она, видно, на меня обиду затаила, но что тут поделаешь? И царицу Евдокию жалко! Не с ними, а со мной Петр Алексеевич…
— Может, и затаила Варя обиду, но мне про то неведомо, — ответила Даша. — Не станет она явно тебе вредить. Воля царева для нас всех — закон! А царицу Евдокию, печальницу, я жалею, да что поделаешь… Гневен на нее Петр Алексеич!
В прибрежном ивняке раздался шорох. «Ну вот, — охнула Марта. — Дождались гостей!» Даша нисколько не смутилась и продолжала выкручивать рубашку, стоя по щиколотку в воде, а потом вдруг неестественно громко завизжала и ринулась к берегу. На берегу она не нашла ничего лучшего, как прижать измятое платье к груди, по которой медленно стекали капельки влаги, и замереть в картинной позе, которой следовало изображать робкое оцепенение.
