— Для некоторых из нас более продолжительное знакомство оказалось болезненным, — ответил Бромвель, и губы его искривились в усмешке.
Девушка посмотрела на него:
— Вы хотите сказать… — Она замолчала, осознав, что собралась затронуть слишком личную тему.
— Нет, — спокойно произнес он. — Я не особо волновался о своем отце, пока он был жив, и не скучаю о нем после его смерти. — Он пожал плечами.
— Мне так жаль! — воскликнула девушка, протягивая к Бромвелю руку. Быстро вспомнив, что они не одни, она отдернула ее.
— Единственный, кто должен сожалеть, — это я. Полагаю, мои слова о том, что я не горжусь своим родителем, можно счесть вероломными, но я не стану притворяться, утверждая обратное. Отец был тяжелым, высокомерным человеком, не интересовавшимся никем, кроме себя самого. Ручаюсь, немного найдется людей, кто стал бы сожалеть о его кончине. Как бы то ни было, нам не следует продолжать разговор на столь мрачную тему. — Он улыбнулся девушке. — Давайте побеседуем о другом. О вас. Кто продолжил ваше обучение верховой езде после смерти вашего отца? Ваша мать тоже была страстной любительницей лошадей?
— Вовсе нет, — со смехом ответила Калли. — Ей не нравилось ездить верхом. Но она знала, что мне это доставляет удовольствие, и хотела продолжать начатое отцом дело. Это было для нее очень важно, потому что она сильно любила его. Обучать меня поручили главному конюху. Также этим занимался и Сенклер. Мой брат. — Она посмотрела на графа. — Вот почему мой брат так… оберегает меня. Он заменил мне отца и привык заботиться обо мне.
— Я не виню вашего брата в столь ревностной опеке сестры, — произнес Бромвель. — Я сделал бы все возможное, чтобы уберечь собственную сестру.
При этих словах он посмотрел на леди Дафну, все еще скачущую рядом с открытым экипажем. Запрокинув голову и призывно изогнув белоснежную шею, она смеялась какой-то шутке мистера Суонсона. Ее амазонка была черного цвета, как и платье, в котором она блистала на вечере, но эта женщина не нуждалась в дополнительных украшениях, и ее однотонные наряды служили прекрасным фоном для выразительной красоты.
На их глазах леди Дафна склонилась вперед и игриво шлепнула мистера Суонсона по плечу, отчего молодой человек покраснел до корней своих песочных волос. Калли снова перевела взгляд на сестру Бромвеля, на лице которой читалось недовольство. Гидеон не обращал на остальных никакого внимания, быстро записывая что-то в маленькой книжечке, которую держал в руках.
Каландра, немало слышавшая о несоблюдении лордом Рэдбурном правил высшего света, подавила улыбку. Повернувшись к графу, она заметила, как тот нахмурился.
— Иногда у людей складывается неверное представление о леди Дафне, — сказал он. — В действительности она очень сердечная.
— Мне она кажется милой, — произнесла Калли, не уверенная, что еще следует добавить в подобной ситуации. — И очень красивой.
Бромвель одарил девушку улыбкой:
— Верно. Она очень гордится своей красотой, которая, однако, стоила ей слишком дорого. Женщины зачастую… не стремятся дружить с ней.
Калли подумала о том, как мало Франческа сообщила ей о леди Свитингтон. Не могло ли случиться так, что слухи о ней преувеличены? Искажены? Может быть, она просто очень любит флиртовать? Калли знала, что этого вполне достаточно, чтобы вызвать порицание высшего лондонского общества. Красивая женщина всегда вызывает зависть своих менее удачливых подруг.
Но не могла она исключать и вероятности того, что слова Бромвеля были всего лишь защитой любящего брата своей сестры. Калли знала, что любовь делает людей невосприимчивыми к ошибкам тех, кого они любят. К тому же девушке никак не удавалось забыть выражение крайней неприязни, промелькнувшее в глазах Дафны, когда они только собирались трогаться в путь. Что это означало? Тот взгляд никак не вязался с дружелюбными лестными словами и сладкой улыбкой, которые она адресовала Калли.
Какой бы ни была правда, девушка не могла не уважать преданность Бромвеля своей сестре.
— Вы единственные дети в семье? — поинтересовалась она.
Он кивнул:
— Да, и наши владения находятся в отдаленной части страны. Поэтому мы с Дафной вынуждены были довольствоваться обществом друг друга. Мой отец считал, что никто из наших соседей не может сравниться с нами по родовитости, поэтому нам не разрешали дружить с их детьми — хотя не так уж и близко эти семьи жили, чтобы часто с ними видеться. Моя сестра на несколько лет меня старше… — Он подмигнул Калли. — Ей эти слова слышать не нужно. Я не годился ей в приятели. Дафне приходилось за мной присматривать. Когда мне исполнилось семь или восемь лет, ей гораздо интереснее были платья и прически, чем ловля жуков и прочих представителей дикой природы у нас в саду. Когда мне было одиннадцать, она дебютировала в Лондоне и вскоре вышла замуж.
— Кажется, вам много времени приходилось проводить в одиночестве.
Граф кивнул:
— Это верно. К счастью, я всегда был самодостаточным.
— А я нет, — отозвалась Калли. — В моем окружении тоже не было сверстников, поэтому большую часть времени я общалась со слугами: моей няней, поваром, горничными. Бабушка приходила от этого в ужас.
— И матушка, полагаю, тоже, — добавил Бромвель.
Каландра пожала плечами:
— Мама не очень… заботилась о моем воспитании.
Он удивленно воззрился на нее:
— Она вас не любила? — Помолчав немного, он добавил: — Прошу прощения, мне не следовало задавать подобных вопросов.
— Нет-нет, все в порядке. Я не имею ничего против разговора о ней. А вот с членами своей семьи я не могу о ней говорить. Сенклера это повергает в печаль. Как и в случае с отцом, он знал маму гораздо дольше, чем довелось знать мне. Он помнит, какой она была до смерти отца: приветливой и любящей, она часто заходила в детскую проведать нас. Я припоминаю наши с ней прогулки в саду. Она, бывало, показывала мне цветы и травы и учила меня, как они называются. Она обожала сад и летом частенько срезала цветы, а потом расставляла их в вазах, позволяя мне помочь ей в этом.
— Из вашего рассказа следует, что она была прекрасной матерью, — запротестовал Бромвель.
— Все верно. Я знаю, что она любила меня. Но после смерти моего отца она сильно переменилась. Она души в нем не чаяла, а после его кончины печаль по капле высосала из нее радость жизни, так, словно она тоже умерла, но тело ее осталось в мире живых. Она все еще любила меня, но не казалась больше… ни в чем заинтересованной. Она забросила сад, перестала срезать цветы и ставить их в вазы. И, хотя она по-прежнему много гуляла, очень редко брала меня — или кого бы то ни было — с собой. Она бродила по тропинкам в одиночестве, или сидела на скамье, уставившись в одну точку и ничего перед собой не замечая. — Калли повернулась к своему собеседнику: — Вы, должно быть, сочтете меня ужасной эгоисткой, жалующейся на недостаток внимания со стороны матери, когда она переживала столь ужасную трагедию.
