– А ты мне больше нравишься без бороды, – безапелляционно заявила она, посмотрев на трехдневную Игореву щетину. – И маме ты без бороды больше нравишься!
– Катя, – зашипела Анастасия, но Катя только округлила глаза:
– Но ведь это же правда! А ты сама говорила, чтоб надо правду, а не врать! Он без бороды лучше!
– Катя, – попытался перевести разговор на другие рельсы Игорь, – а как тебе тут?
– Ой, тут хорошо! – вскочила Катя.
Кот перестал делать игрушечный вид и сел.
– Вилька же! – поймал его за шкирку Игорь. Кот покорился и свернулся на коленях у хозяина.
– Вилька со мной живет. И с бабушкой. Она пошла молоко пить, – махнула куда-то рукой Катя. – Там такие белые коровы, с красными ухами. Они с тети-Ланиной мамой их доят. А тетя Лана делает такие вкусные пироги с малиной! Я вчера четыре вот таких куска съела! – Катя показала руками, как рыболов показывает огроменную рыбину.
Игорь тихо хихикнул. Анастасия улыбалась во весь рот.
– Ма-а-ама, – вдруг нежно-нежно протянула Катя. – А когда мы вернемся, мы будем у него жить? Все вместе, да?
Анастасия растерянно захлопала глазами.
– А… ну… но ведь мы с бабушкой живем!
– Ну и что? – надулась Катя. – Бабушка тоже с нами будет.
«Девочка, ведь я убью твоего отца», – подумал Игорь, глядя в серый потолок. За окном было уже светло. Игорь прислушался. В комнате Анастасии было пока тихо. Он встал и тихонько пошел в ванную – бриться.
Когда Анастасия вошла на кухню, на запах кофе, она, глянув на Игоря, покачала головой, затем фыркнула:
– Катька, паршивка… Побрился-таки!
Игорь пожал плечами:
– Она сказала, что так лучше.
– И, понимаешь ли, права!
В доме Фоминых было настолько по-настоящему, что Андрей ощутил, как к глазам подступают слезы. Вспомнилась тетя Поля, двоюродная бабушка, ее старомодные платья с круглыми воротничками, береты с хвостиками, любимая вазочка для варенья, кружевные салфеточки, старый-престарый резной буфет – вот откуда все было, из каких лет…
Где-то бормотал репродуктор, наигрывал «Рио-Риту». Громко тикали часы. За окном стоял вечер, но не яркий вечер современной Москвы, не темный вечер Москвы семидесятилетней давности, а страшный и непроглядный в буквальном смысле слова. Андрей давно заметил, что окна в доме Фоминых всегда показывают не то, что на самом деле находится снаружи, но сегодня они показывали именно то. Темноту. Ощутимую, непроглядную и непроходимую. Только один-единственный переулок чуть светился тускло-желтым – именно по нему Андрей сегодня и пришел сюда. Переулок с его картины – «Последний переулок». В конце которого ждали Выстрелы-с-той-стороны.
Сегодня он шел между мертвых домов, в которых теперь жило только тусклое эхо. Дома, окружавшие дом Фоминых, были еще мертвее. Они даже не казались домами – скорее, структурированным мраком, и Андрея невольно пробирал ужас, когда он начинал себе представлять, что там может обитать. Не жить – там не может быть жизни, а именно обитать. Он с трудом подавил порыв свернуть в сторону и посмотреть, что там, на месте школы и полуподвального зальчика. И еще он знал, что в беспроглядно-черных провалах затаились Те-кто-стреляет-с-той-стороны.
Лидия Васильевна наливала чай из фарфорового чайничка, Вика ставила на стол вазочки с домашним печеньем, Света почти демонстративно читала какую-то книжку, забравшись с ногами в кресло. Кажется, она с самого начала за что-то Андрея невзлюбила.
Когда стол был накрыт, Лидия Васильевна взяла тяжелый бронзовый колокольчик и позвонила.
– К столу! К столу! – настойчиво позвала она.
Фомин явился почти сразу же, неся с собой бутылку вина, обернутую белой салфеткой.
– Лидочка, а фужеры поставить?
– Сейчас, – улыбнулась та. Но улыбка вышла короткой, оборванной.
Наконец все расселись. Фомин торжественно, священнодействуя, разлил по бокалам вино – даже Светке – и сел, держа фужер за тонкую витую ножку.
– Что же, выпьем, – сказал он.
Это походило на заупокойный тост. Андрей не стал пить.
– Что же вы, Андрюша? – спросила Лидия Васильевна.
Андрей встал.
– Я… Алексей Владимирович, Лидия Васильевна… я прошу руки вашей дочери Вики.
Со звоном разбился бокал, Светка ахнула и побежала на кухню, по дороге отчаянно всхлипывая. Оттуда она, естественно, сразу не вернулась – наверное, ревела где-то в уголку. Вика бросилась за сестрой. Вскоре с кухни послышались два плачущих голоса. Светка что-то говорила. Вика что-то отвечала.
– Но мы же мертвые, – возразил академик.
– Я ее люблю, – просто ответил Андрей.
– Андрюша, – деликатно вступила в разговор Лидия Васильевна, – я не буду врать, мы очень рады, очень-очень, но ведь… у нас нет никакого выхода.
– Я знаю. Я просто буду с вами. Куда вы – туда и я. Иначе я жить не смогу.
– Но мы ведь тоже скоро не сможем… вы же понимаете… Наше время кончается. Я давно уже видел, что круг сужается, и скоро мы уже не выйдем из него. И нас возьмут… эти.
– Я понимаю. Вы боитесь умереть.
– Да. Я боюсь, Андрей.
Странно было услышать это признание от этого большого и сильного человека. Почти страшно.
– Понимаете ли, пока я был жив, я был уверен, что за гробом ничего нет! И не боялся! Я знал, что жизнь продолжится и после меня, что мое тело распадется на атомы и вернется в цикл жизни, став пищей червям, потом растениям, потом позвоночным… Мне было только печально, что я не увижу новой, прекрасной жизни. – Он помолчал, затем тихонько рассмеялся. – Открою вам страшную тайну. Любой из нас в глубине души надеется на то, что за смертью что-то есть. Любой, даже самый прожженный атеист. Только скрывает это даже от самого себя, а уж как человек умеет себя убеждать – это мы знаем… А теперь мне страшно. Потому что все, чему я не верил, оказалось правдой. А если так, то ведь придется отвечать. Не за то, что я считал идею существования Бога смешной, а за то, что я натворил. Ведь эти твари – это тоже отчасти мое порождение!
Андрей засмеялся против воли:
– Вы много на себя берете. Они и без вас существуют. Вы всего лишь предугадали существование Иллюзиума. Но никого вы не создали. Это существовало и без вас.
– Нет, – покачал головой Фомин. – Если все так, то я вложил свой кирпичик в основание Башни. И как мне это исправить – я не знаю…
Он посмотрел на жену:
– Лидочка…
– Да. Андрей, – посмотрела она на него серьезно до дрожи. – Мы решили – мы ответим на приглашение. И будь что будет. Их, – она особенно подчеркнула это слово, – я боюсь больше.
