– Можно, – пробормотал он.
Вика кивнула, приглашая следовать за собой. Он пошел за ней в столовую. Комната была просторной, обставленной тяжелой темной мебелью. Отличный интерьер в старинном стиле, что-то похожее он делал в прошлом году одному заказчику для «генеральской» квартиры возле «Войковской». Андрей украдкой погладил матовую поверхность резного буфета – буфет был самый что ни на есть настоящий. Это была квартира из старых фильмов, сталинских времен, как и пальтишко Вики, ее беретик и аккуратное темно-синее платье с круглым воротничком.
– Андрей, садитесь, пожалуйста, – пригласила Вика, отодвигая стул. Андрей сел. Вика подвинула чашку, налила чаю из самовара. Красивая чашка. И пирог красивый. И самовар – красивый и настоящий. – Андрюша, вы почему чай не пьете? Вам горячо? – К чашке приблизился прозрачный графин с холодной водой. На чайной пачке – надпись «Чаеразвесочная ф-ка № 2 им. Л. Красина».
– Спасибо, очень вкусно.
– Скажите, а вы кто?
– То есть?
– Ну… чем занимаетесь?
– А-а. Я художник.
– Настоящий художник?
Андрей растерялся:
– Н-не знаю… Я просто рисую, и у меня иногда получается.
Ему почему-то стало немного неловко от ее вопросов, и, к несчастью, Вика это заметила.
– Отчего вы так стесняетесь? Оттого, что… – Она не договорила, у нее пресекся голос, Андрей поднял голову от чашки – в Викиных серо-голубых глазах стояли настоящие слезы. – Вы нас боитесь? Да? Боитесь? Я заметила! – Вика встала, подошла к окну. Взялась обеими руками за тяжелую занавесь. Андрей поспешно поднялся от недопитой чашки:
– Вика, простите меня. Я… я сначала и правда боялся. Немножко совсем, но боялся.
– А теперь?
– Теперь не боюсь.
– А вы придете к нам еще?
– Ну конечно, конечно, приду.
В столовую вошла Викина мама, стройная дама с высокой прической, в темном платье с белым воротничком.
– Здравствуйте. – Она говорила вполне вежливо и спокойно, но как-то неприветливо.
– Мама, это Андрюша. Андрюша, мою маму зовут Лидия Васильевна.
– Очень приятно. – Лидия Васильевна чуть наклонила свою аккуратную голову. – Не тревожьтесь, я не стану прогонять вас. Раз уж моя дочь привела вас сюда… Но очень прошу вас, Андрей, – она говорила не «очень», а «очен», – больше не приходить к нам и никому о нас не рассказывать. Хорошо?
– Хорошо, – прошептал Андрей, чувствуя, как снова стало пусто в груди и запел вдалеке рог Охоты. Вика расплакалась в голос. Лидия Васильевна подошла к ней и, ловко отодвинув Андрея плечом, вклинилась между ними. Обняв Вику за плечи, она обернулась:
– Прошу вас, уходите. Оставьте нас. И не возвращайтесь.
В глазах у нее стыл тот же черный страх перед летящей по следу Охотой. В комнате сразу стало трудно дышать.
Он молча пошел в прихожую. Молча надел куртку и открыл дверь на лестницу. До него донесся крик Вики:
– Зачем, зачем ты его прогнала? Андрей, вернитесь, вернитесь, пожалуйста!
Он хлопнул дверью. На голову посыпалась штукатурка. Сходя по лестнице, он сильно поскользнулся и чуть не упал на выщербленных ступеньках. Выйдя на улицу, огляделся. Странно, когда они вошли в дом, было не так уж и поздно, а сейчас уже темно, фонари горят. Он оглянулся на дом – тот щерился обломками торчащих из окон рам, каких-то досок. Жалобно скрипела, неприкаянно мотаясь на ветру, полусорванная дверца в подвал. Откуда-то налетел ледяной порыв ветра, набил полную голову ледяной измороси, ему стало зябко и неуютно. Поймав прохожего, Андрей спросил, как добраться до ближайшего метро, которым оказалось «Октябрьское поле».
В метро было много народу, и он быстро согрелся в толпе, а придя домой, хлебнул коньяку. Но успокоиться окончательно не получалось. Тянуло сесть за мольберт, и он не стал бороться с этим желанием. Надо нарисовать Вику. Именно такой, какой он ее увидел – полупрозрачной, а сквозь нее светятся предметы. Или она светится сквозь предметы. Он взял карандаш и быстро сделал набросок. И получилась Вика, с длинной своей косой и серыми в голубизну глазами. Со свечой в руке. Он схватился за кисть и стал накладывать краски. Что ж, раз нельзя больше встречаться с Викой, то ведь можно написать картину. И она останется с ним. И будет смотреть из темной глубины неясного интерьера, и нарисованная свеча будет озарять ее лицо…
Он окончательно успокоился и захотел есть и спать. Соорудил холостяцкий ужин из мороженых пельменей, глотнул еще коньяку и завалился на диван, укрывшись стареньким клетчатым пледом.
И приснился ему сон. Это был город, только темный, совсем темный и пустой. Дома полуразрушены, окна пусты или заколочены фанерой, и ветер несет вдоль улиц обрывки газет, мусор и клочья чего-то вроде комков паутины. Андрей поднял голову и посмотрел в страшное небо – клубящиеся черные тучи, озаренные снизу багровыми отблесками. Небо время от времени прорезали сполохи зловещего голубого огня и белые росчерки молний. Смотреть на это небо было жутко, а еще жутче было то, что все происходило совершенно беззвучно. Он огляделся при вспышке очередной молнии и увидел, что стоит у того самого подъезда, на улице Маршала Вершинина, и дверь гостеприимно распахнута в зияющую черноту. Он отшатнулся, и тут из темноты раздался выстрел и еще один.
За окном шумел дождь, зеленоватый свет уличного фонаря чертил на потолке крест тенью оконного переплета.
Это были всего лишь выстрелы с Той Стороны. Эка невидаль…
И проснулся он раньше, чем пули долетели…
Призраки Моего Города. Надо сказать, что с некоторыми я даже весьма дружен. По разным причинам они застряли в смертном мире, но уж раз так вышло, то почему бы мне, Городовому, не знать тех, кто в Городе Моем живет?
В Сухаревой башне живет Якоб Брюс, знаменитый астролог и колдун. И чернокнижник, конечно. О, кто только не охотится за его Черной Книгой! А там, говорят, ответы на все вопросы. Лично я не проверял, хотя с Брюсом мы добрые приятели, и частенько я захожу к нему с гостинцами, выкурить пару трубочек доброго, петровского еще, табачку под мадерцу или херес.
В нижнем этаже башни собираются петровские офицеры и гардемарины на ассамблеи, пьют пунш. Поручик Орловский, напившись пьян, клянется отрубить нос актеришке Харатьяну. Остальные ловят его за руки, за ноги от греха подальше.
В кабаке на берегу Москвы-реки собираются стрельцы. С гардемаринами они не в ладах и по пьяни грозятся начистить им, босорылым табачникам, ряхи.
А в Александровской слободе пребывают опричники. По еще большей, чем у стрельцов (по трезвому делу поостереглись бы), пьяни носятся по всей Москве, пристают к девкам и стрелецким жёнкам. Стрельцы тогда объединяются с гардемаринами и лупят их в хвост и в гриву. Обиженные опричники грозятся отомстить (на этой почве сговариваются со злыднями). Иногда там появляется сам Иоанн Грозный, сидит мрачно и исчезает. Говорят, если проследить, куда исчезает, можно найти и его библиотеку. Два диггера раз под старой Москвой видели сутулую черную фигуру со свечой в руке, грозный профиль опознали, но не поверили. А зря.
