— Я всего-навсего хочу показать его доктору, папочка. Я не дам ему ничего попортить. Я просто поговорю с доктором, и все.
Отец Люси гордился тем, как его дочь умела вести беседу с доктором, хотя никогда не признался бы в этом. Она очень смышленый ребенок, и, говорят, ее, может быть, даже примут в грамматическую школу
[30]
. Доктор несколько раз называл Люси очень разумной девочкой. Чтоб ему пусто было, этому кролику. Пусть посадит его в клетку, если хочет, вреда не будет.
— Чем болтаться тут да трещать, как сорока, сделала бы что-нибудь путное, — проворчал он. — Пойди надень платье, а кролика посади в старую клетку. Где у тебя сидели твои лохматики.
Люси перестала плакать и поднялась по лестнице, не выпуская добычу из рук. Она посадила кролика в ящик комода, оделась и пошла в сарай. По дороге Люси прихватила из конуры соломы. Отец выглянул из амбара.
— Ты не видела Боба?
— Не-а, — ответила Люси. — А что?
— Перегрыз веревку. Веревка, конечно, старая, но вот не думал, что он сможет ее так разгрызть. Я сегодня еду в Ньюбери. Если без меня вернется Боб, привяжи сама его покрепче.
— Я все сделаю, папочка, — сказала Люси — А сейчас я иду к маме завтракать.
— Вот и умницы. Доктор сказал, что завтра мама уже поднимется.
Часов около десяти приехал доктор Адамс. Люси как раз застелила постель и убирала свою комнату — чуть позже, чем обычно; она услышала, как машина остановилась у вязов, и выбежала навстречу, недоумевая, почему это доктор не подъехал, как всегда, прямо к дому. Доктор Адамс стоял, заложив руки за спину, и смотрел на лужайку, а заметив Люси, окликнул ее как-то непривычно:
— Эй, Люси!
Девочка подбежала ближе. Доктор снял пенсне, положил в жилетный карман.
— Это ваша собака?
По лужайке к дому спешил усталый Лабрадор, а на шее болталась оборванная веревка.
— Он оторвался, доктор. Мы очень о нем беспокоились.
Лабрадор обнюхал ботинки доктора Адамса.
— Похоже, он с кем-то подрался, — сказал доктор Адамс — На носу глубокая царапина, нога прокушена.
— Как вы думаете, доктор, кто бы это мог быть?
— Ну, например, крупная крыса или, возможно, горностай. Наверное, Боб за кем-то погнался, а этот кто-то затеял драку.
— А я, доктор, нашла сегодня утром дикого кролика. Живого. Я его отняла у кошки. Он раненый. Вы не осмотрите его?
— Хорошо, осмотрю, но сначала все же зайду к миссис Кейн. — ("Не сказал "к твоей маме", — подумала Люси.) — А потом, если будет время, займемся и твоим приятелем.
Минут двадцать спустя Люси крепко держала кролика, а доктор Адамс осторожно ощупывал его ногу.
— Что ж, насколько я понимаю, ничего особенного, — наконец произнес он. — Кости целы. На задней ноге у него действительно странная рана, но она почти зажила, во всяком случае, насколько это возможно. Кошачья царапина вот она — видишь? Но это ерунда. Он практически здоров.
— Как вы думаете, доктор, нельзя ли его оставить? В клетке, конечно.
— Ну нет, в клетке он жить не сможет. Если он не сумеет сбежать, он умрет. Я выпустил бы бедолагу, если, конечно, ты не решила приготовить из него рагу.
Люси рассмеялась:
— Папа рассердится, если я его выпущу. Он всегда говорит: пришел один кролик, значит, завтра здесь будет сто один.
— Тогда вот что я тебе скажу, — произнес доктор Адамс, достав из кармана часы на тонкой цепочке, и, вытянув руку, посмотрел на циферблат — у доктора была дальнозоркость. — Сейчас мне пора ехать к одной пожилой леди в Коул-Хенли. Если хочешь, бери своего кролика, и мы выпустим его на холме. Обратно вернешься к обеду.
Люси подпрыгнула.
— Побегу спрошу у мамы.
Доктор Адамс остановил машину между двумя холмами — Хейа-Уоррен и Уотершипским.
— Место ничем не хуже других, — сказал он. — Здесь он никому не помешает, ничего не попортит, так что все будет хорошо.
Они пошли от дороги к восточному склону, и там Люси выпустила кролика. Наверное, с полминуты он одурело таращил глаза, а потом юркнул в траву и был таков.
— Видишь, нога у него действительно не в порядке, — сказал доктор, обращаясь к Люси. — Но он отлично проживет и с такой. "Я родился в кустах шиповника, Братец Лис".
49
Орех возвращается домой
Вдвоем, везучие, как черти,
Мы шли с тобой дорогой смерти —
И крепче всяких страшных клятв
Тот матерьял,
Что нас спаял.
Р. Грейвз. Два фузилера.
Перевод С. Степанова
Хотя генерал Дурман и смахивал на сумасшедшего, он умел принимать правильные решения. Все знали: не будь генерала, в то утро на Уотершипском холме погиб бы не один кролик. Так быстро, так тихо выскочил вслед за Одуванчиком и Черничкой на лужайку черный пес, что задремавший под кустиком после тяжелой ночи гвардеец капитана Дремы и пикнуть не успел, как собака сбила его с ног и тут же прикончила. Потом пес схватился с Дурманом, а еще позже носился вдоль обрыва, с лаем бросаясь на каждый куст. Но кролики уже успели разбежаться и спрятаться. Под конец пес поймал бедолагу, который накануне порезался о стекло, и, довольный, помчался обратно к дому.
И речи не могло идти о новой атаке. Эфрафцы думали только о том, как бы унести ноги. Генерал исчез. Двое из тех, чья жизнь должна была оборваться этой ночью, навели на него пса, — так подумали все гвардейцы до единого. Точь-в-точь как загадочную лису и большую белую птицу. Значит, Барвинок, у которого и воображения-то вообще нет, действительно слышал в норе собачье рычание. Дрема, Вереск и еще четверо или пятеро оставшихся в живых эфрафцев, стуча зубами от страха, посовещались в кустах крапивы и решили немедленно уходить из этого ужасного места, где и так чересчур задержались.
Не будь Дремы, наверное, никто из них так и не добрался бы до Эфрафы. Но даже он, опытнейший патрульный, не привел домой и половины тех, кто пришел на Уотершипский холм. Трое или четверо новобранцев до того перепугались собаки, что их так и не смогли найти, и что с ними сталось, никто не знает. И перед на-Фрита лишь четырнадцать-пятнадцать кроликов двинулись с Дремой в обратный путь, в сторону дома, откуда они пришли всего-навсего днем раньше. Все понимали, что добраться до Эфрафы засветло не удастся — многие просто валились с ног от усталости, и настроение было у всех хуже некуда. Плохие вести разносятся быстро. По холмам пролетел слух, что страшный генерал Дурман разбит в пух и прах вместе со всей своей ауслой на Уотершипском холме и теперь ее жалкие остатки, поджав хвосты, улепетывают восвояси. И Тысяча встрепенулась — вскоре по следу Дремы бежали горностаи, лиса и даже удравшие с ферм коты. На каждом привале Дрема недосчитывался то одного, то другого кролика, и никто не знал, куда он подевался. Среди пропавших оказался и Вереск. Но с самого начала все понимали, что без генерала ему в Эфрафу лучше и не показываться. Один только Дрема, несмотря на свой страх и все трудности этого возвращения, держался молодцом. На следующий день, после полудня, когда подразделение с меткой на затылке вышло на силфли, среди караулов прошла горстка измученных кроликов, всего шесть или семь. Даже Дрема валился с ног, и у него едва хватило сил доложить Совету о случившейся катастрофе.
