22
Сказка про испытание Эль-Ахрайраха
Ну не румяное ли у него лицо?.. Лицо проклятого висельника, не осененное благодатью духа?
У. Конгрив. Любовь за любовь
Мистер Локли пишет, что во многих отношениях кролики похожи на людей. И похожи в первую очередь своей несокрушимой способностью противостоять ударам судьбы, отдаваясь течению времени, которое уносит все невзгоды и все несчастья. В характере кроликов есть черта, которую даже приблизительно не определить как бесчувственность или равнодушие. Это скорее подсказанное интуицией знание, что жизнь — это только то, что существует сейчас. Дня не прошло с тех пор, как капитан Падуб, полубезумный от страха, добрался до подножия Уотершипского холма. Но он уже снова радовался солнцу, а легкомысленный Колокольчик едва ли не позабыл жесточайшую трагедию, разыгравшуюся в Сэндлфорде. Во время рассказа Орех и его приятели не раз содрогнулись от ужаса и сострадания. Услышав о смерти Василька, Плошка заплакал от жалости и задрожал, а когда Падуб начал рассказывать о ядовитом газе, уничтожившем весь городок, Желудь и Плющик и сами начали задыхаться. Но для них, как и для примитивных людей, в самой силе и живости сострадания уже заключалась разрядка. Чувства кроликов неподдельны и непритворны. В них нет той отстраненности и отчуждения, какое может почувствовать добрейший человек, пробегая глазами газету. Но рассказ окончился — и голос собственной трудной, нехитрой жизни снова пробрался в кроличье сердце, и в нервы, и в кровь, и в пустой живот. Хорошо, конечно, чтобы мертвые были живы! Но ведь оставалась трава, которую надо было съесть, жевательные пеллеты, которые надо было переварить, храка, которую надо было оставить, норы, которые надо было выкопать, и сон, который был необходим, чтобы отоспаться всласть. Одиссей потерял всю команду и в одиночку сошел на берег. Он прекрасно выспался рядом с «Калипсо», но, проснувшись, думал лишь о Пенелопе.
Падуб еще только заканчивал свой рассказ, а Орех уже принялся обнюхивать его раненое ухо. Накануне он не успел заняться этим как следует и не сообразил, что капитан так плох не только из-за пережитого ужаса и лишений. Раны оказались серьезные — серьезней, чем у Алтейки. Кроме того, Падуб наверняка потерял много крови. Ухо висело лохмотьями, в ранки попала грязь. Орех даже рассердился на Одуванчика. И когда, привлеченные запахом мягкой июньской ночи, сиянием полной луны, кролики побежали на силфли, Орех попросил Черничку остаться. Серебряный, уже стоя на выходе, услышал, тоже вернулся и пристроился рядышком.
— Похоже, в компании нашей милой троицы ты немного повеселел, — сказал капитану Орех. — Зря не почистили рану. Это плохая грязь.
— Но, знаешь… — начал было Колокольчик, который так и сидел рядом с Падубом.
— Хватит шутить, — перебил Орех. — Ты, кажется, думаешь…
— И не собирался, — отозвался Колокольчик — Я только хотел сказать, что пробовал почистить ранку, но до уха было не дотронуться.
— Он правду говорит, — сказал Падуб. — Боюсь, я сам заставил их отказаться от этой мысли. Но сейчас мне уже лучше, так что поступай как знаешь.
Орех взялся за работу. Кровь запеклась, почернела, и Ореху понадобилось призвать на помощь все свое терпение. Через некоторое время длинные рваные ранки снова закровоточили, и не сразу, но постепенно кровь вымыла грязь. Серебряный помогал. Падуб рычал, царапал землю, изо всех сил стараясь не удрать, и Серебряный решил его отвлечь.
— Слушай, Орех, — спросил он, — а что это ты затеял с мышью? Ты обещал позднее всем объяснить. Может, сначала нам попробуешь?
— Все очень просто, — ответил Орех, — в нынешнем положении мы не можем себе позволить оттолкнуть любого, кто так или иначе мог бы пригодиться. Здешних мест мы не знаем, и друзья нам просто необходимы. Всякие — птицы, мыши, йоны и им подобные. Мы, кролики, редко общаемся с ними, но враги ведь у нас общие. И сейчас, по-моему, нужно изо всех сил стараться наладить с ними хорошие отношения. Может так обернуться, что они помогут в трудную минуту.
— Ну и ну, — сказал Серебряный, вытирая кровь с носа Падуба. — По мне, вся эта мелочь заслуживает больше презрения, чем доверия. Рыть норы они не помощники, пищу искать — тоже, драться за нас не станут. Нашу помощь они примут, конечно, и назовут нас друзьями, но на этом-то все и кончится. Сегодня вечером я слышал, как твоя мышь сказала другим: «Он вам нужен, я пойду». Будь уверен — это друзья, пока им с нами сытно и тепло, но нам-то зачем жуки да мыши?
— Что ж, — ответил Орех, — я вовсе не предлагаю присматривать за каждой полевкой да приглашать сюда жить. Они сами за это спасибо не скажут. Но вчера… вчера мы спасли мыши жизнь…
— Ты хочешь сказать, ты спас ей жизнь, — перебил Черничка.
— Хорошо, что мы помогли мыши. Она этого не забудет.
— Ну а нам-то что с того? — спросил Колокольчик.
— Во-первых, она может что-нибудь рассказать про здешние места…
— Да что она расскажет! Разве знает она, что нужно нам, кроликам!
— Ладно, ты прав. Мышь, может, пригодится, а может, и нет, — согласился Орех. — Но вот птица пригодилась бы обязательно, в этом я уверен… Если бы захотела. Мы летать не умеем, а птице сверху видно далеко. И вот что я хочу вам втолковать. Если какому-нибудь зверьку или птице понадобится помощь, не упустите такой возможности. Это же ясно, как морковка.
— Что ты на это скажешь? — обратился к Черничке Серебряный.
— Кажется, мысль неплохая, но, похоже, возможность, о которой говорит Орех, нам представится очень не скоро.
— А я говорю, Орех прав, — произнес капитан, вздрагивая от прикосновений Серебряного.
— Что ж, я готов попробовать, — согласился Серебряный. — Надеюсь, дело стоящее. Очень хочется посмотреть, как Шишак перед сном станет рассказывать сказки какой-нибудь мухе.
— А Эль-Ахрайрах однажды рассказывал ежу, — заметил Колокольчик, — и не зря. Не помните?
— Нет, — сказал Орех. — Я не слышал. Расскажи-ка.
— Сначала на силфли, — заявил капитан. — Эта чистка из меня всю душу вымотала.
— Зато теперь, по крайней мере, грязи нет, — откликнулся Орех. — Боюсь, правда, ухо больше никогда не будет таким, как раньше. Что ж, побегаешь с драным.
— Ерунда, — отмахнулся Падуб. — Мне все равно повезло.
На востоке в безоблачной вышине сияла полная луна, заливая своим светом весь пустынный небесный свод. А в темноте на свет обращают внимание намного чаще, чем в сияющий полдень. Дневной свет мы считаем чем-то само собой разумеющимся. Лунный же свет — другое дело, он не постоянен. Лунный свет переменчив. Лучи его, ложась на склон, на траву, высвечивают каждую травинку, превращают ворох коричневых мерзлых листьев в сверкающую россыпь бесчисленных драгоценных осколков, мерцают, словно прилипнув, на мокрых ветках после дождя. Они пробиваются сквозь кроны деревьев светло и резко, но стоит чуть-чуть отдалиться в мглистом, туманном сумраке букового леса, и они теряют свою чистоту. В лунном свете небольшой пятачок грубой, полегшей травы, невысокой, растрепанной, жесткой, как конская грива, напоминает волны в заливе — так темнеют ложбинки и впадины. Трава эта настолько густая, спелая, что даже ветер ее не колышет. Никому не придет в голову посчитать лунный свет чем-то само собой разумеющимся. Он как снег, как роса на заре в июле. Ничего собой не заслоняя, он меняет все, к чему прикоснется. А его прозрачность — ее не сравнишь с солнечными лучами — словно напоминает, что он появился на очень короткое время, только чтобы открыть нечто поразительное, чудесное, чем нужно успеть восхититься, пока есть возможность, ибо скоро она снова исчезнет.
