— Пжалста…
Так они стояли друг против друга, словно персонажи лесной сказки — медведь подростковых лет и черный муравей — на фоне густых берез.
Лёнчик пошевелил пальцами и отвернулся:
— Да ладно… Я не хочу.
Луков развел руками еще раз. Но похоже, что у Кати Семейкиной был к нему какой-то свой счет.
— Подожди, голубчик! Если не хочет Лёнчик, пусть щелкнет кто-нибудь другой…
— Мы так не договаривались! — завопил Луков. Может быть, излишне артистично. Но зрители в ответ завопили, что «договаривались»! В условиях ведь не было, что ставить шалабан должен обязательно Лёнчик!
— Есть желающие отвесить шал… щелчок Степе Лукову? — беспощадно спросила Семейкина. Чуть не половина зала рванулась к сцене, но поднял руку старшеклассник у доски. Высокий такой, крепкий, явно спортсмен.
— Давайте я…
— Мамочки… — выдохнул Луков, но не сделал попытки к бегству.
— У всех мамочки… — сказал старшеклассник, и Лодька вспомнил, что это, кажется цитата из Ильфа и Петрова, которых любит папа.
Старшеклассник подошел к несчастному Лукову. Помассировал кисти. Зал опять притих. Степа Луков обреченно зажмурился. Старшеклассник сложил пальцы в колечко, помахал эти колечком в воздухе, подышал на него. Луков быстро глянул одним глазом и зажмурился снова.
Конечно, большой парень пощадил несчастного Лукова. Готовился долго и зловеще, а щелкнул слегка. Но его товарищ в этот миг ахнул по доске кулаком и над сценой раскатился гул. Степа картинно подскочил. И снова — радостные крики и аплодисменты.
Катя переждала шум и объявила, что концерт окончен.
— Убирайте стулья, будут танцы!
Задним числом Лодька сообразил, что сценка с шалабаном был задумана заранее, для увеселения зрителей. Но трюк с цифрами подстроить было невозможно, способности второклассника Арцеулова сомнений не вызывали. Однако Лёнчику, видимо, не нужна была слава. Он куда-то исчез, и в тот вечер его никто больше не видел…
К Лодьке подошла Стася. Шепнула:
— Письмо взял?
— Взял…
У них был теперь свой «почтовый ящик»: маленькое, незаметное в складках коры векового тополя дупло. В полутора метрах от земли (то есть от утоптанного снега). Тополь стоял в трех кварталах от Стасиного дома, на улице Хохрякова, вплотную к забору. Надо было подойти, оглянуться, быстро сунуть руку, нащупать в древесной пустоте спичечный коробок, достать из него скомканную бумажку, положить вместо нее свою. Во всем этом ощущалось приключенческое замирание. Хотя никаких тайн в письмах не было. Как и в переписке с Борькой — самые обыкновенные дела: «Лодя приходи ко мне завтра в пять…», «Я купил два билета на «Тарзана в Нью-Йорке»…», «Мама достала на работе билеты для экзаменов в седьмом классе целая книжка ни у кого еще нет можно переписать…», «Я взял у Борьки Янки при двор короля Артура дам тебе…», «Каток скоро закроют начал раскисать…»
А если бы кто-то пронюхал про тайник и выудил письмо, то все равно ничего бы не понял. Шифровки же!. Прочитать их можно было только с помощью «дырчатых ключей» — похожих на те, что у Лодьки и Борьки, но с иным порядком отверстий…
Лодька успел ответить, что да, конечно, письмо взял и прочел и оставил свое. Но в этот момент появился рядом Борька.
— Лодь, пошли, познакомлю с нашими ребятами.
Лодька демонстративно взял Стасю за руку. Борька не спорил.
Они вышли в коридор и оказались в полутемном закутке под лестницей — такое подходящее место для завязки каких-нибудь загадочных событий. Стася не удивилась: видимо бывала здесь и раньше. И ребят, которые там ждали, она знала.
Один из мальчишек светил в стену фонариком, луч мягко отражался, можно было различить лица. Кроме Лодьки, Борьки и Стаси, здесь оказались еще четверо.
— Это Агата Яковенко… — Борька джентльменски начал знакомство с девочки. У нее были толстые черные косы и очень темные глаза («Как агаты», — подумалось Лодьке).
— Это Аркаша Вяльцев. Он в седьмом «А»…
Лодька кивнул. С маленьким, похожим на пятиклассника Вяльцевым он не был близко знаком, но часто видел его в школе…
— Это Эдик Савойцев…
Худощавый и высокий Эдик наклонил голову с гладкой светлой прической — словно воспитанник кадетского корпуса.
— …А это Клим Моргалов, вы уже немного знакомы… Его назвали Климом в честь Ворошилова.
Названный в честь Ворошилова Моргалов тоже наклонил голову, хотя и не так изящно, как Эдик. Он был шестиклассник, но выглядел не младше Лодьки (и второгодника Борьки): крепкий такой, со спокойным командирским лицом. «Малость похож на Фому», — вдруг мелькнуло у Лодьки.
С каждым, даже с Агатой, Лодька обменивался рукопожатием — несколько церемонным, но в то же время дружеским.
— Я думаю, теперь мы будем видеться часто, — подвел итог знакомству Эдик Савойцев.
— Да, Лодя запишется в наш кружок, — будто о решенном деле, сообщила Стася.
— Разве это так просто? — засомневался Лодька. — Борька говорил, нужна характеристика из школы. Наша Зоюшка мне ее ни за что не даст. После истории с «покойником». Борька это дело знает…
— Обойдемся, — увесисто пообещал Клим. — В драмкружке мальчиков не густо, Агния Константиновна будет рада…
…Когда вдвоем проводили Стасю и возвращались на улицу Герцена, Лодька услышал неожиданную просьбу:
— Ты вот что, Лодь… ты во Дворце не называй меня «Борька». Там это не принято. «Боря» или в крайнем случае «Борис»…
Лодька усмехнулся, но кивнул с пониманием:
— Ладно… Будем искоренять в себе дурные манеры…
На сцене и в жизни
Лодька сидел на низком широченном подоконнике. Боком к стеклу. Одну ногу поставил на пол, другую на мраморную подоконную доску. Слева, за громадным, как витрина «Гастронома» окном, была Первомайская улица — с редкими машинами и частыми прохожими. Справа — зрительный зал Дворца. В тесных комнатушках и даже в коридоре уже занимались разные кружки, но в зале пока было пусто. Только заглянула разок техничка тетя Лиза (Лодька быстро убрал ногу с подоконника).
— Репетируешь, артист?
— Угу…
— Ну, давай, давай. Мучайся…
И Лодька снова стал мучиться.
Он разучивал рассказ про маленького мальчика Котьку, который нечаянно украл на колхозных грядках огурцы.
— «Один раз Павлик взял с собой Котьку на реку ловить рыбу. Но в этот день им не повезло: рыба совсем не клевала. Зато когда шли обратно, они забрались в колхозный огород…»
Рассказ, кстати, был того самого писателя, с которым через много лет Лодька (то есть Всеволод Сергеевич) поспорил насчет алюминиевых опилок. Но в том, пятьдесят первом, году Лодька с писателем не был знаком и тихонько проклинал его. А еще больше — Агнию Константиновну, которая велела ему подготовить историю про огурцы «для громкого чтения».
