— Джинни. До встречи, мистер Смит. До встречи, пес мистера Смита, — улыбается.
Или ты многовато дал ей на чай, или ты ей понравился.
Джинни закрывает дверь.
Поезд мчится по длинному туннелю.
Вырывается на свет. Нью-Джерси. Болота. Нью-йоркские небоскребы исчезают в предвечерней дымке.
Наконец-то мы одни. И в безопасности.
Так вот, у меня есть вопросы.
9
Запертое купе. Человек и собака катят по пустынным землям Нью-Джерси. Химические комбинаты. Нефтеперерабатывающие заводы. Выжженные луга и отравленные болота.
Пес не отрываясь глядит в окно, словно решает какую-то головоломную задачу. Мальчик нетерпеливо глядит на пса.
Поговори со мной.
Как они живут в такой вонище? И ведь ничего не чистят. Живут себе и живут…
Задергиваю шторку. Прощай, пейзаж. Экскурсия начнется после разговора. А теперь прошу ответить на несколько вопросов.
Громадная псина нервно ерзает.
Что ты хочешь узнать?
Начнем с начала. Кто я такой? Почему меня пытаются убить? Кто такие «они» и, если уж на то пошло, кто такой ты? Ты из Сумеречной зоны или вообще результат какого-то сверхсекретного правительственного эксперимента? И что это за штука — Пламенник?
Извини. Ничего по этому поводу сказать не могу.
Слушай, ты, пес, кончай мне голову морочить.
Слушай, ты, человек, я тебе голову не морочу. Я действую в твоих интересах.
И не можешь ответить на мои вопросы?
Я знаю ответы, но сообщить их тебе не могу.
Я выхожу из себя. Прыгаю на него. Пытаюсь схватить за горло.
Джиско рычит и стряхивает меня.
Я хватаю его за переднюю и заднюю лапы.
Он скалит зубы. Предупреждающе рычит.
Сейчас же отпусти.
Говори!
Пытаюсь его повалить.
Зубы смыкаются у меня на правой руке. Пока что пес меня не кусает. Даже кожу не прокусывает. Но я чувствую, как напряглись у него мышцы. Будто стальные тиски.
Последний раз предупреждаю. Отпусти.
Молочу Джиско левым кулаком. Чтоб тебя! Кто я такой? Я имею право это знать!
Пес вскакивает. Неожиданный рывок. Наверное, в роду у него были ездовые лайки. Я лечу вперед и стукаюсь головой о металлическую стену — так сильно, что в глазах темнеет.
Ты пришел в себя?
Нет.
Прости, но у меня не было другого выхода. Никогда не хватай собаку за горло. Очень древний инстинкт: защита сонной артерии. И никогда не хватай собаку за лапы. Не менее древний инстинкт: стремление оставаться на ногах.
Кажется, ты мой друг. На данный момент единственный. Почему ты не желаешь сказать мне то, что мне нужно знать?
Я тебе даже этого говорить не должен. Но мне тебя жаль.
Хорошо. Почему?
Потому что человеческий мозг — механизм необычайно мощный, однако печально известный своей хрупкостью и нестойкостью.
То есть?
Истина тебе не по силам.
А ты попробуй.
Не имею права рисковать.
Представим себе самое страшное.
Резкое разобщение с собственным прошлый. Утрата чувства собственной личности. Ощущение, что мир тебя предал. Ты попросту сломаешься.
Может, я и человек, но сломать меня не так-то просто.
Почитай «Эдипа».
Ты собираешься поведать мне, что я убью отца и женюсь на матери?
Джиско поднимает на меня печальные собачьи глаза.
Дело обстоит гораздо хуже. Прости меня, малыш. Неужели ты думаешь, что я не рассказал бы тебе все, если бы мог?
Самое ужасное, что именно так я и думаю. Я опускаюсь на грязный голубой коврик на полу купе. Сворачиваюсь в комочек. И реву. Уже давно накопилось.
Горе ударяет в меня, словно молния. Жуткие видения. Папа отстреливает себе ногу. Лицо у него перекашивается от боли. Поднимает дуло к виску: «Следующим выстрелом я вышибу себе мозги. Хочешь на это посмотреть или все-таки побежишь?» Тварь, которая была Райли, губы вымазаны в моей крови. Прыжок между домами. Лик смерти. Меня преследует по пятам безымянная, безликая армия. Никому нельзя доверять, кроме громадного колтуна в обличье пса, который не желает отвечать на мои вопросы, потому что, по его словам, стоит мне узнать правду о моей судьбе — и эта судьба покажется мне хуже той, из-за которой Эдип выколол себе глаза.
Тук-тук.
Уйдите. Оставьте меня в покое.
Не знаю, сколько я пролежал на полу, рыдая и дрожа.
Джиско лежит рядом. Прижался ко мне.
Ну-ну, не плачь, малыш. Мне так тебя жалко. Такой потерянный. Такой одинокий. Я тебя прекрасно понимаю. Мы все, так сказать, в одной лодке…
Кто это «мы»?
Ничего-ничего. Оговорился.
Нет, не оговорился. Кто такие «мы»? А?!
Я. Те, кто за тобой охотится. Те, кто тебе помогает. Горм. Супруги, которые тебя вырастили.
Я понимаю, что на все вопросы ты ответить не можешь, но ответь хотя бы на один. Откуда вы все? Пожалуйста, скажи!
Огромная псина в замешательстве.
Сумеречная зона тут ни при чем. И правительственные эксперименты тоже.
Тук-тук-тук.
Тогда откуда?
Отсюда. Но не совсем.
Пока что ответа я не получил.
Длинный мокрый собачий язык лижет мне щеку. Утешает, наверное.
Ты сойдешь с ума. А сейчас некогда. К нам кто-то стучится. Ты наш маяк надежды. Соберись. Ведь столько людей на тебя рассчитывают.
Да что ты говоришь? Скажи им, пусть подавятся. Я хочу к родителям. Хочу, чтобы у меня опять была нормальная жизнь. Хочу лечь спать в своей комнате, где стены завешаны спортивными плакатами, на этажерке стоит мой магнитофон, на столе — фотография улыбающейся Пи-Джей, а из окна виден мамин садик.
Тук-тук-тук-тук.
— У вас все в порядке? Откройте.
Послушай, малыш, можешь целое море себе наплакать, но этого не вернешь. Его больше нет и не будет. А здесь и сейчас у нас неприятности. Кто-то ломится к нам в дверь.
Рыкни. Это кто угодно поймет.
Нет, надо открыть дверь и показать, что у нас все нормально. Пожалуй, самое существенное, что мне хотелось бы подчеркнуть, — это что сейчас не время для нервного срыва. Нам нельзя привлекать к себе излишнее внимание.
