Серые глаза смотрят мне прямо в лицо неподвижным взглядом. Не дружеским, не враждебным. Голос стихает до шепота.
— Потому что у тебя есть ключ.
Разжимаю пальцы. Показываю ладонь. Пусто.
— Нет у меня никакого ключа.
В сумерках линии у меня на ладони поблескивают, словно расходящиеся тропы. Которая тут линия жизни? Наверное, не самая длинная.
— Ты сам — ключ, — очень серьезно шепчет Эко.
Изучаю ее лицо. Ничего для меня полезного.
— Давай. Договаривай. Ключ от чего?
Ее голос становится еще торжественнее.
— От той двери, за которой находится Пламенник. От спасения мира. Это можешь только ты. Так что все зависит от тебя. Судьбы всего будущего.
Что? Как? Почему я?
— Как так? — ахаю я, потрясенный и сбитый с толку ее тоном и пафосом в ее словах. — Я еще даже голосовать не имею права! И алкоголь покупать! — Чуть не добавляю, что и рога мне пока что наставить невозможно, но молчу. У меня тоже есть гордость.
— Как бы там ни было, — отвечает Эко. — А теперь давай поедем. Пожалуйста.
Она кончиками пальцев гладит мою руку, держащую руль. Прикосновение неожиданно нежное. Она пытается столкнуть мои руки с руля.
— Ты наш маяк надежды, но ты слишком много болтаешь.
Я отпускаю руль, Эко давит на газ, и дальше мы едем молча.
23
Бунгало на краю болота — на шатких сваях, словно старая болотная птица. Уединенное и не вызывающее подозрений. С берега его не видно. Кругом нет никаких домов, да и людей тоже. Ни дорог. Ни причалов. Хоть шаром покати.
Да и обставлено оно тоже не сказать чтобы с вызывающей роскошью. Ни тебе джакузи. Ни спутникового телевидения. И вообще ни одного телевизора. Ни радио. Нет даже стереосистемы, чтобы послушать легкую музыку, греясь на солнышке.
Видимо, надо сказать спасибо за электричество и горячую воду.
Только одно высокотехнологичное исключение. В гостиной. Голубой куб. Как только мы входим в дом, Эко бежит к нему. Легонько его поглаживает, а потом охватывает обеими руками. Куб начинает светиться. Не светом. Аурой. Эко стоит рядом с ним несколько минут, окутанная голубым сиянием. Сосредоточенная. Как будто читает что-то всем телом.
— Это еще что такое? — спрашиваю я, когда она наконец отрывается от куба. — Солярий для тех, кому нравится голубая кожа?
Эко совсем не смешно.
— У тебя недостаточно научных знаний. Не поймешь.
— А ты попробуй.
Она вздыхает.
— Монитор экосистемы и радар безопасности.
Я пару секунд размышляю об услышанном.
— Дает сводку погоды и подсказывает, нет ли поблизости людей, которые нас ищут?
— Это ни к чему, — отвечает она. — Они есть и скоро нас найдут.
Да, Эко, оптимисткой тебя не назовешь.
Забрасываю ее вопросами — кто я такой, кто такие мои родители и какова моя роль в спасении будущего мира. Эко не отвечает. Обещает, что мы обязательно поговорим, когда придет пора.
— Скажи мне хотя бы, жива ли моя мать? — напираю я.
Эко пристально смотрит мне в лицо и в конце концов, смилостивившись, отвечает еле слышным шепотом:
— Полагаю, да. Когда я видела ее в последний раз, три месяца назад и на тысячу лет вперед, она была жива.
Жива, значит! Мира, которая то вспыхивает, то гаснет. Неожиданно хорошие новости от моей ниндзя. Может быть, когда-нибудь мы встретимся и выясним наконец отношения. Привет, мамочка, я твой сыночек, которого ты вынула из колыбельки и сунула в машину времени. С тех пор меня обманывают, преследуют, предают и раз десять могли убить. Спасибо. А ты как поживаешь, мамуля?
Осматриваю бунгало. Три этажа, крутые лестничные пролеты. Комната Джека — на втором этаже. Кровать. Письменный стол. Шкаф с чистой одеждой. Не последний писк моды, но в данный момент элегантность не так уж важна. Когда ударяешься в бега, не стоит недооценивать важность чистых трусов.
Кто все это сюда привез? Чей это дом?
Спрашиваю у Эко, но она уходит от ответа — примерно так же, как скатываются капли дождя со спинки болотной утки.
Болото тут, кстати, еще какое. Лежа в постели, я слышу птиц и целый миллион насекомых. Разве тут уснешь? Что я здесь делаю? На всем белом свете у меня нет ни одного человека, которому можно довериться, ни одной мысли, которой можно поверить. Кроме того, что вокруг меня смыкается нечто вроде сети. Даже в этой глуши. Погоня все ближе.
Наконец я проваливаюсь в дурной сон. Мне снится злобное лицо, которое я видел, когда прыгал с крыши на крышу на Манхэттене. Львиная грива седых кудрей. Сверкающий оскал. Хищные глаза налиты кровью. И голос — словно глухой рык голодного льва. Так и раскатывается по всему моему кошмару:
— Джек, Джек!
Я дома, в Хедли, сижу на заднем крыльце. Читаю «Дэвида Копперфилда». Вдруг среди кустов загораются алые глаза. Из темноты доносится голос:
— Джек, час пробил. Джек, выходи. От меня не скроешься, Джек. Сдавайся, Джек…
— Джек! — Бум! Бум! — Джек! Вставай!
Открываю глаза. Голос Эко. Что за ерунда? За окном темным-темно. Гляжу на часы. Полпятого.
— Еще же ночь…
— Одевайся. Завтрак готов.
24
Школа молодого бойца. Иначе не назовешь. Кто меня завербовал? В какую армию? Для чего и почему? Не спрашивай. Выполняй приказы.
04.30. Подъем. В дверь стучится Эко: «Вставай, Джек». Выбираюсь из постели, представляя себе роскошный замок. Яичница с беконом и черный хлеб грубого помола. Размечтался, Джек.
05.00. Завтрак: яблочный сок и мюсли.
— Куда мы в такую рань? — спрашиваю я, прихлебывая сок.
— Бегать, — отвечает Эко. Какая у меня красноречивая собеседница.
— В темноте по болоту? А как же крокодилы?
Ей не смешно.
— Доедай, и пошли.
Выскабливаю из миски последнюю ложку мюсли. В животе по-прежнему пусто.
05.50. Бежим. В сизой предутренней мгле, когда на небе еще видны звезды. И не просто бежим. Мы мчимся по колено в болотной воде.
Куда бегу — не разобрать. Наступаю на камни, ногам больно. Меня колют кусты. В лицо летит паутина.
Не забывайте, бегаю я быстро. И довольно силен. Один раз удерживал мяч целых триста сорок ярдов за игру.
Но Эко еще быстрее. Как только миниатюрной девушке удается развивать такую скорость? Она в прекрасной форме. Руки — как насосы, колени — как поршни. Ни на что не натыкается. Она что, в темноте видит?
