Улыбнулся мне, потом с явным обожанием обратил взгляд на новорожденного.
— Красивый паренек, — промурлыкал он. — Кто у нас такой славный парень?
Джейми помог мне умыться и переодеться. Пальцы мои чересчур наболели, чтобы я могла застегнуть пуговицы на лифе, и я знала, что к завтрашнему дню одна рука вся покроется синяками, но чувствовала себя умиротворенной и довольной.
Дождь, казалось, шел целую вечность, так что, когда настало наконец ясное солнечное утро, я щурилась от дневного света, словно только что выбравшийся из-под земли крот.
— У тебя кожа такая тонкая, что мне видно, как под ней движется кровь, — говорил Джейми, следя за движениями солнечного луча по моему обнаженному животу. — Я могу показать, как проходит вена по твоей руке к сердцу. — Он провел пальцем по моей руке от запястья к локтевому сгибу, потом по внутренней стороне к плечу и спустился к ключице.
— Это подключичная вена, — заметила я, глядя поверх носа на его путешествующий палец.
— Правда? А и верно, ведь она проходит у тебя под ключицей. Ну скажи еще что-нибудь. — Палец медленно двинулся вниз. — Мне нравится узнавать названия разных вещей по-латыни. В жизни не думал, что так приятно заниматься любовью с врачом.
— Это ареола,
[39]
— пояснила я подчеркнуто докторским голосом, — ты это знаешь, я тебе говорила на прошлой неделе.
— Правильно, говорила, — пробормотал он. — А вот еще кое-что очень занимательное.
Светловолосая голова опустилась, и язык заменил палец.
— Умбиликус,
[40]
— слегка задохнувшись, выговорила я.
— Умм, — произнес он, прижав улыбающийся рот к моей отсвечивающей солнцем коже. — Ну а это что?
— Скажи сам, — ответила я, обхватив его за голову, но он уже не мог говорить.
Немного позднее я расположилась в своем амбулаторном кресле, мечтательно разнежившись при воспоминании о пробуждении в постели, залитой солнечным светом, когда слепящие белые блики перемещаются по простыням, словно по песку на пляже. Одну руку я положила себе на грудь и лениво потрагивала сосок, с приятностью ощущая, как он твердеет от моих прикосновений под тонким ситцем лифа.
— Наслаждаешься?
Полный иронии возглас у дверей заставил меня выпрямиться так стремительно, что я стукнулась головой о полку.
— О, — заговорила я несколько сварливо, — Джейли. Кому же еще быть! Что ты здесь делаешь?
Она проскользнула в комнату, передвигаясь будто на колесах. Я знала, что у нее есть ноги, я их видела. Чего я не могла себе представить, так это каким образом она их переставляет во время ходьбы.
— Принесла миссис Фиц немного испанского шафрана, он ей понадобился к приезду герцога.
— Еще пряности? — удивилась я, начиная вновь обретать хорошее настроение. — Если он съест хотя бы половину того, что она для него припасла, придется катить его домой, как шар.
— Его и сейчас можно было бы катить. Я слышала, он и в самом деле шарообразный.
Покончив на этом с герцогом и его наружностью, Джейли спросила, не хочу ли я прогуляться с ней до ближайшего предгорья.
— Мне понадобилось немножко мху, — пояснила она и грациозно помахала своими очень гибкими длинными руками. — Из него получается дивный лосьон для рук, если прокипятить его с молоком и небольшим количеством овечьей шерсти.
Я бросила взгляд на свое узкое окно, возле которого неистово плясали пылинки в золотом солнечном луче. Ветерок доносил запах спелых плодов и свежескошенного сена.
— А почему бы и нет?
Дожидаясь, пока я соберу свои корзинки и бутылочки, Джейли крутилась по амбулатории, то и дело хватая что-нибудь и оставляя где попало. Остановилась возле маленького столика и, нахмурив брови, взяла то, что на нем лежало.
— Что это такое?
Я оставила свое занятие и подошла к ней. Она держала маленький пучок высохших растений, перевязанный тремя нитками, свитыми вместе, — красной, белой и черной.
— Джейми уверяет, что это некий фетиш. Чья-то, как он сказал, скверная шутка.
— Он прав. Где ты это нашла?
Я рассказала ей, как обнаружила пучок у себя в постели.
— Джейми вышвырнул его за окно, а я на другой день пошла и подобрала. Хотела отнести его к тебе домой и спросить, не знаешь ли ты что-нибудь об этом, но позабыла.
Джейли стояла, задумчиво покачивая головой и постукивая ногтем по передним зубам.
— Нет, не могу сказать, что знаю. Но есть способ угадать, кто тебе его подложил.
— Правда?
— Правда. Приходи завтра утром ко мне, и я тебе скажу.
Отказавшись дальше говорить на эту тему, она крутанулась в вихре зеленых юбок и предоставила мне следовать за ней.
Она повела меня прямиком в предгорье — бегом, когда дорога позволяла, или шагом, когда бежать становилось затруднительно. Примерно через час пути от деревни она остановилась возле ручейка, над которым склонялись ивы.
Мы перешли ручеек вброд и стали подниматься вверх по предгорью, собирая еще не отцветшие растения позднего лета вместе со спелыми ягодами ранней осени, а также плотные желтые трутовики на пнях в затененных маленьких лощинах.
Джейли скрылась в зарослях папоротников выше по склону, а я остановилась содрать немного осиновой коры. Шарики высохшего сока на бледной коре напоминали застывшие капельки крови, отливая темно-малиновым цветом в проникающем сюда солнечном свете.
Какой-то звук отвлек меня от созерцания, я подняла голову и посмотрела в ту сторону, откуда он донесся.
Я снова услышала тот же звук — тонкий мяукающий крик. Он доносился откуда-то сверху, как мне показалось — из каменистой теснины почти у самой вершины холма. Я поставила корзину на землю и начала подниматься…
— Джейли! — окликнула я. — Иди сюда! Кто-то оставил ребенка.
Треск веток под ногами и приглушенные ругательства предшествовали ее появлению на холме, пока она прокладывала себе путь сквозь колючий кустарник на склоне. Лицо у нее было красное и злое, в волосах запутались мелкие веточки.
— Чего ради, во имя Господа… — начала она, но тут же бросилась ко мне. — Кровь Христова! Положи его!
Она выхватила ребенка у меня из рук и положила его туда, где я его обнаружила, — в небольшое углубление в камнях. Оно было гладкое, чашеобразное, меньше ярда в поперечнике. Сбоку от углубления стояла небольшая деревянная чашка, наполовину наполненная свежим молоком, а в ногах у ребенка лежал букет полевых цветов, перевязанных красным шнурком.
— Но ведь он болен! — запротестовала я, вновь наклоняясь к ребенку. — Кто мог бросить здесь больное дитя?
