Я широко раскрыла глаза.
— Колдунья? И ты… ты всерьез спрашиваешь об этом?
Мне казалось, он шутит. Но он не шутил. Крепко взяв меня за плечи, он пристально смотрел мне в глаза, словно надеясь таким образом вынудить меня к ответу.
— Я должен спросить, Клэр! И ты должна мне ответить!
— А если это так? — выговорила я пересохшими губами. — Если бы ты считал меня колдуньей? Стал бы ты бороться за меня?
— Я пошел бы за тобой на костер! — произнес он с неистовой силой. — А потом и в ад, если бы пришлось. Но во имя милосердия к нам обоим Господа Иисуса, скажи мне правду!
Это было уже слишком для меня. Я вырвалась из рук Джейми и бросилась бежать через полянку — недалеко, к первым деревьям. Оставаться на открытом месте я почему-то больше не могла. Я наткнулась на дерево и, обхватив его, вцепилась пальцами в кору, прижалась к стволу лицом и разразилась громким истерическим смехом.
Лицо Джейми, белое и потрясенное, появилось по другую сторону ствола. Осознав, хотя и смутно, что мое поведение выглядит по меньшей мере безумным, я сделала невероятное усилие и овладела собой. Задыхаясь, посмотрела на Джейми.
— Да, — сказала я, все еще одолеваемая приступами рвущегося наружу смеха. — Да, я колдунья. Ведьма, тебе я и должна ею казаться. Я не болела черной оспой, но могу пройти по комнате, полной умирающих, и не заражусь. Могу ухаживать за такими больными, дышать одним воздухом с ними, дотрагиваться до них и не заболею. Я не заражусь холерой, столбняком, дифтеритом. Ты должен считать это волшебством, потому что никогда не слышал о прививках и можешь объяснить это лишь одним способом. То, что мне известно…
Здесь я немного отступила назад и остановилась, стараясь успокоиться.
— Я знаю о Джонатане Рэндолле, потому что мне о нем рассказали. Мне известно, когда он родился и когда умрет. Я знаю, чем он занимался и чем еще будет заниматься. Я знаю о Сандрингеме, потому что… Фрэнк рассказывал мне. Он знал и о Рэндолле, потому что… он… о боже!
Я почувствовала, что вот-вот упаду в обморок, и закрыла глаза, чтобы не видеть, как кружатся звезды у меня над головой.
— И Колум… он считает меня ведьмой, потому что я знаю, что Хэмиш не его сын. Я знаю, что у него не может быть детей. Но он решил, будто мне известно, кто отец Хэмиша. Я вначале думала, что это ты, но потом поняла, что такого не могло быть, и я…
Я говорила все быстрей и быстрей, пытаясь унять головокружение самим звуком своего голоса.
— Все, что я рассказывала тебе о себе, было правдой, — продолжала я, яростно кивая головой, словно уверяя в этом самое себя. — Все! У меня нет своего народа, нет истории, потому что и меня еще нет на свете. Знаешь, когда я родилась? — спросила я, подняв глаза.
Я знала, что волосы у меня в полном беспорядке, а взгляд дикий, но мне было все равно.
— Двадцатого октября в год от Рождества Господа нашего тысяча девятьсот восемнадцатый. Ты слышишь? — обратилась я к нему, потому что он, не двигаясь, глядел на меня так, будто слова мои до него не доходили. — Я сказала: тысяча девятьсот восемнадцатый! Через двести с лишним лет! Ты слышишь?
Я уже кричала, и Джейми медленно кивнул.
— Я слышу, — ответил он тихо.
— Да, ты слышишь! — все так же бурно продолжала я. — И считаешь меня помешанной, верно? Ну признай, что именно это ты думаешь! Не можешь думать иначе, только так ты в состоянии объяснить себе… Ты не можешь поверить мне, ты не осмеливаешься… О, Джейми…
Я чувствовала, как гримаса боли исказила мое лицо. Мне так долго пришлось скрывать правду, я понимала, что никому нельзя открыться, но вот теперь осознала, что могу открыться Джейми, моему любимому мужу, единственному человеку, которому я доверяла… и он мне не поверит, не может поверить.
— Там были каменные столбы — на заколдованном месте. Столбы Мерлина.
[44]
Я прошла через них. — Я говорила, задыхаясь и всхлипывая и все менее связно. — Давным-давно, а на самом деле двести лет. Так всегда бывает в сказках… двести лет. Но в сказках люди всегда возвращаются, а я не могла вернуться.
Меня шатало, я оглянулась, ища опоры. Села на камень, опустила плечи и положила голову на руки. Долгое молчание наступило в лесу, такое долгое, что птицы осмелели и, перекликаясь одна с другой тоненьким писком, принялись носиться над поляной за последними насекомыми лета.
Наконец я решилась поднять голову. Может, Джейми попросту ушел, ошеломленный моими признаниями? Но он был тут и все так же сидел, обхватив руками колени, голова задумчиво опущена.
При свете костра волосы у него на руках сияли, словно медная проволока, но при этом встали дыбом, как шерсть на собаке. Он испугался меня.
— Джейми, — произнесла я, и сердце мое разрывалось от чувства полного одиночества. — О, Джейми…
Я снова опустила голову и сжалась в комок, вся сосредоточившись на внутренней боли. Ничего не происходило, слезы душили меня.
Руки Джейми легли мне на плечи и отвели их назад, так что я увидела его лицо. Сквозь пелену слез я разглядела выражение, какое было у него во время сражения: напряжение покинуло его, сменившись спокойной уверенностью.
— Я верю тебе, — сказал он твердо. — Я не совсем понимаю — пока, но я верю. Клэр, я верю тебе! Выслушай меня! Между нами правда, между тобой и мной, и я буду верить тебе.
Он легонько встряхнул меня.
— Не важно, что это такое. Но ты мне рассказала. Пока этого довольно. Успокойся, mo duinne. Положи сюда голову и отдохни. Остальное ты расскажешь мне потом. И я поверю тебе.
Я все еще всхлипывала, не в состоянии уяснить себе его слова. Сопротивлялась, вырывалась, но он обхватил меня и крепко прижал к себе, накрыв мне голову краем своего пледа и повторяя снова и снова: «Я тебе верю».
Наконец, в полном изнеможении, я успокоилась настолько, чтобы взглянуть на него и сказать:
— Но ты не можешь поверить мне.
Он улыбнулся. Губы у него дрожали, но он улыбался.
— Не стоит, англичаночка, заявлять мне, чего я не могу.
Он помолчал и спросил с любопытством:
— Сколько же тебе лет? Мне не приходило в голову узнать у тебя раньше.
Вопрос казался настолько абсурдным, что мне понадобилась минута на размышление.
— Двадцать семь… возможно, двадцать восемь.
Ответ, кажется, немного смутил его. Женщина двадцати восьми лет, по меркам их времени, приближалась к среднему возрасту.
— О, — произнес он и глубоко вздохнул. — Я-то считал, что ты моего возраста… или моложе.
Некоторое время он сидел неподвижно, потом наклонился ко мне со слабой улыбкой:
— С днем рождения, англичаночка.
