Джейми хоть и не сразу, но отдал нож и откинулся на свернутое одеяло. Притронулся пальцами к груди дюйма на два пониже соска.
— Здесь.
Сэр Маркус принес с буфета светильник и установил его на стуле, с которого только что встал. Мне от двери не очень-то было видно, что он там разглядывает; это выглядело похожим на небольшой красный ожог, примерно круглый по форме. Сэр Маркус еще разок приложился к своему стаканчику, потом поставил его возле светильника и прижал нож к тому месту, где был ожог. Должно быть, я сделала какое-то невольное движение, потому что леди Аннабел дернула меня за рукав, предостерегая от вмешательства. Сэр Маркус повернул нож по кругу — так его поворачивают, когда хотят вырезать из плода гнилое место. Джейми застонал; тоненькая струйка крови сбежала по животу и образовала пятно на одеяле. Джейми перевернулся на живот и прижался ранкой к матрасу, чтобы остановить кровь. Сэр Маркус положил нож.
— Как только это станет возможно, — посоветовал он, — возьми жену к себе в постель, и пусть она тебя утешит. Женщинам это нравится, — добавил он, с улыбкой повернувшись к двери. — Бог их знает почему.
Леди Аннабел сказала тихо:
— Пойдемте, милая. Ему теперь лучше побыть одному.
Я решила, что сэр Маркус сам справится с перевязкой, и последовала за леди Аннабел по узкой лестнице в свою комнату.
Я пробудилась внезапно. Мне снилась бесконечно длинная винтовая лестница, в глубинах которой подстерегал ужас. Спина ныла от усталости, ноги болели, но я села на постели в чужой ночной рубашке и схватила свечу и коробочку с огнивом. Меня охватила тревога при мысли о Джейми. Что, если он сейчас нуждается во мне? Или, что самое скверное, вдруг англичане уже добрались до дома, а он там один, безоружный? Я прижалась лицом к холодному оконному переплету, и пронзительный свист метели успокоил меня: пока буран продолжается, мы в относительной безопасности. Я набросила на себя халат и, держа в одной руке свечу, а в другой — кинжал, стала спускаться по лестнице.
В гостиной было тихо, только огонь в камине потрескивал по-прежнему. Джейми, по-видимому, спал, во всяком случае, глаза у него были закрыты. Он лежал лицом к огню. Я опустилась на коврик перед камином, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить Джейми. Мы впервые остались наедине после нескольких отчаянных минут в подземелье Уэнтуортской тюрьмы. Казалось, что с тех пор прошло много лет. Я внимательно, словно незнакомца, разглядывала Джейми. Принимая во внимание все обстоятельства, выглядел он терпимо, но я тем не менее беспокоилась. Количество виски, выпитого им во время медицинских процедур, свалило бы с ног ломовую лошадь, и большая часть спиртного, несмотря на неоднократную рвоту, оставалась еще в организме.
Мне подумалось, что рано или поздно Джейми захочет поговорить с кем-то о происшедшем. Но при этом мне хотелось, чтобы этим человеком была я.
Он был укрыт одеялом до пояса, и я наклонилась над ним, чтобы осмотреть его спину. Зрелище оказалось примечательное. Удары кнутом были нанесены на столь одинаковом расстоянии один от другого, что это попросту потрясало воображение. Он должен был стоять, вытянувшись во весь рост, словно гвардеец на параде, пока это делалось. Я глянула на его запястья — следов от веревок нет. Он сдержал слово и не сопротивлялся. Он стоял неподвижно, пока его истязали, выплачивая условленный выкуп за мою жизнь.
Я вытерла рукавом глаза. Он не поблагодарил бы меня за эти слезы над его распростертым телом. Я переменила позу, материя халата слегка зашуршала — и Джейми открыл глаза, хоть и не вполне очнулся. Он улыбнулся мне слабой и усталой улыбкой, впрочем вполне осознанной. Я открыла рот и вдруг поняла, что не знаю, о чем заговорить. Смешно было бы спросить, как он себя чувствует, — совершенно ясно, что самочувствие у него скверное, хуже некуда. Пока я размышляла, он заговорил первым:
— Клэр? У тебя все в порядке, любимая?
— У меня?! Господи, Джейми!
Слезы собирались пролиться, но я старалась их удержать, громко сопя и часто моргая глазами. Он медленно поднял здоровую руку, так медленно, словно она была отягощена цепями, и погладил меня по голове. Хотел привлечь меня к себе, но тут я впервые подумала о том, как ужасно я выгляжу: лицо исцарапано и перепачкано, волосы слиплись от черт его знает какой грязи, сказать неприлично.
— Иди ко мне, — сказал он. — Я хочу потрогать тебя хоть немного.
— Но я вся в крови, и вообще…
Я сделала безуспешную попытку привести в порядок волосы.
В ответ послышалось некое слабое подобие смеха — большего ему не позволили сломанные ребра.
— Матерь Божья, да ведь это же моя собственная кровь, англичаночка! Иди сюда!
Его рука обняла мои плечи. Я опустила голову ему на подушку, и так мы полулежали у огня, черпая друг у друга тепло и силу. Он легонько коснулся пальцем ранки возле моего уха.
— Я не надеялся снова увидеть тебя, англичаночка. — Голос у него был низкий, охрипший от виски и криков. — Как я рад, что ты здесь, со мной.
Я выпрямилась.
— Не увидеть меня снова! Почему это? Ты считал, что я не смогу вызволить тебя?
— По правде сказать, да. Но я боялся сказать тебе об этом, боялся, что в таком случае ты заупрямишься и откажешься покинуть меня.
— Я заупрямлюсь? — возмутилась я. — Кому бы и говорить об упрямстве!
Последовала пауза, которая как-то неловко затянулась. Я должна была расспросить его о вещах, существенных с медицинской точки зрения, но щекотливых в личном плане. В конце концов я облекла это в тот самый банальный вопрос:
— Как ты себя чувствуешь?
Веки у него сомкнулись, глаза казались запавшими при свете свечей, но я ощутила, как напряглась под бинтами спина. Рот скривился.
— Не знаю, англичаночка. До сих пор я никогда себя так не чувствовал. Кажется, я хотел бы совершить одновременно несколько разных деяний, но разум мой протестует, а тело меня предает. Я хотел бы немедленно уйти отсюда и убежать так далеко, как только смогу. Я хочу кое-кого убить. Господи, как я этого хочу! Я хочу сжечь дотла Уэнтуортскую тюрьму. Я хочу спать.
— Камни не горят, — трезво заметила я. — Пожалуй, стоит ограничиться сном.
Его здоровая рука поискала и нашла мою, а рот слегка расслабился, но глаза оставались закрытыми.
— Я хочу прижать тебя к себе, целовать тебя и не отпускать никогда. Я хочу уложить тебя к себе в постель и обладать тобой, как обладают шлюхой, чтобы забыть самого себя. И еще я хочу положить голову к тебе на колени и плакать, как ребенок.
Уголок рта приподнялся, и голубые глаза полуоткрылись.
— К несчастью, — продолжал он, — только последнее из всего перечисленного я могу сделать, не потеряв при этом сознания.
— Ну что ж, в таком случае этим и следует ограничиться, оставив прочее на будущее.
Я тихонько засмеялась.
