— Ты все время тем и занимаешься, что ездишь во Францию! Пошли туда кого-нибудь другого.
— Я ездил туда четыре раза, и ты хорошо знаешь, что мне нельзя послать кого-нибудь вместо себя. Риск слишком велик.
— Ты хочешь сказать, что завел там любовницу и ей больше не с кем спать!
Его терпение иссякло. Эти поездки с целью привезти контрабанду, требовавшие большого нервного напряжения, отчаянное желание благополучно вернуться назад так, чтобы нелегальный товар не обнаружили, убивали всякое желание волочиться за женщинами.
— Ты ведь знаешь, что я уже два раза мог угодить в долговую тюрьму, если бы не огромные прибыли, заработанные на этих французских креслах. Помимо всего прочего, я задолжал изрядную сумму за восточную бумагу для китайских покоев мадам Корнелис.
— Она всего лишь богатая проститутка! Ее заведение не что иное, как дом терпимости! Какие милости она оказывает тебе за все то время, которое ты проводишь у нее?
Такая безумная ревность взбесила его.
— Единственная милость, на которую я рассчитываю, — получить новые заказы от мадам Корнелис! Она из тех, кто не жалеет денег и обычно оплачивает счета без большого опоздания. — Он указал на стоявший перед ним стол. — Могу сказать тебе лишь одно — если сэр Роуленд окажется таким же, как и остальные воспитанные аристократы, мы в течение восьми или больше месяцев не получим ни гроша за эту дорогую вещь, после того как ее доставят в Ностелл и установят в библиотеке. Ты представляешь, во сколько мне обошлась эта вещь?
— Не уходи от темы! — завопила Кэтрин, ударив кулаком по столу. — Я говорю о других женщинах в твоей жизни!
Если бы он в тот день не был так озабочен делами, она могла бы причинить себе тот вред, которого опасалась — разжечь сексуальный интерес мужа к Элизабет, которого еще в помине не было. Он мог бы взглянуть на эту девочку свежим взором, тогда он заметил бы ее гладкую бледную кожу, выпуклости красивых грудей, невинное и чувственное покачивание бедер. Он вполне мог бы откликнуться на любовь девушки к себе. Тогда у Кэтрин и в самом деле возник бы повод для жалоб.
— Кэтрин, ты не будешь мне указывать, на какую тему я должен разговаривать, — ледяным голосом сказал он. — Оставь свои обвинения относительно Элизабет и возвращайся в дом.
— Неужели тебе так наскучило общество жены?
— Я просто хочу, чтобы мне дали возможность продолжить работу.
— Ей ты этого не говорил! — Она накинулась на него с такой злостью, что задела край стола с львиными головами, потеряла равновесие и тяжело рухнула на каменный пол. Томас бросился поднимать ее, но у нее сбилось дыхание. Отчаянно ловя воздух, она сильно закашлялась. Он опустился рядом с ней на колени и держал ее, пока приступ за приступом сотрясал ее тело. У нее на лбу выступил липкий пот. Томас не осмеливался оставить ее одну хотя бы на мгновение и обрадовался, увидев через полуоткрытую дверь подмастерья во дворе. Он велел принести воду. Парень принес ее в помятой оловянной кружке, которую нашел на полке мастерской, другую искать было некогда. Кэтрин отняла носовой платок, который прижимала ко рту, и в промежутках между новыми приступами кашля пила воду из кружки, которую Томас держал в руке. Наконец приступ прекратился. Подняв жену, Томас отнес ее в дом и поднялся в спальню. Ее голова безжизненно лежала у него на плече. Мери, девочка одиннадцати лет, очень похожая на мать, помогла уложить ее в постель. Оставив жену на попечение дочери, Томас спустился вниз встретить врача, которого успел привести юный Том. Врач жил почти рядом. Не отрывая голову от подушек, Кэтрин усталым голосом обратилась к дочери:
— Я слышу шаги, это доктор?
— Да, мама.
— Тогда тебе лучше уйти, когда он войдет.
Дочь пошла к выходу, и тогда Кэтрин взглянула на свой носовой платок, который сжимала в руке после того, как прошел приступ кашля. На платке остались пятна крови.
Томас отправился в Париж лишь после того, как Кэтрин оправилась. К счастью, давний должник самых голубых кровей в Англии и обладатель городского особняка на улице Пэл-Мэл, который Томас полностью обставил, сполна выплатил свой давно просроченный долг. Томас смог расплатиться с кредиторами, задышал свободно.
Если бы Кэтрин послушалась врача, то осталась бы в постели в течение всей болезни, но она встала на ноги, сделала несколько шагов, добралась до дивана у окна, где рухнула от усталости, будто прошла целых две мили. Воспользовавшись знаниями, приобретенными за время работы в аптеке отца, она вылила предписанные врачом снадобья и велела Мери приготовить успокаивающий отвар из трав. Раньше этим средством ей удавалось подавить кашель, и она стала ругать себя за то, что не принимала его понемногу даже в те дни, когда кашель затихал. Впредь она обязательно каждый день будет пить этот отвар и ей удастся исцелить легкие.
Кэтрин стало лучше, она снова окрепла. Какое-то время все шло хорошо, и она восстановила прежнюю близость с Томасом. Изабелла не без тревоги писала о том, что законодательное собрание Массачусетса оспаривает права британского парламента, а некоторые горячие головы даже призывают другие колонии последовать их примеру. Оуэн много разъезжал, чтобы составить верное представление о создавшейся ситуации, и она надеялась, что король и парламент обратят внимание на зреющие опасности, о которых муж сообщал им. Произошли разительные перемены с тех пор, как они впервые приехали в колонии, порой атмосфера была накалена до предела в предчувствии грядущего восстания. Она очень надеялась, что беду еще удастся предотвратить.
У Кэтрин голова была занята более серьезными делами, чем политические. Она сильно простудилась, ей опять стало хуже и снова надолго пришлось лечь в постель, причем кашель не прекращался. Ей хватило ума догадаться, что ее раздражительность каким-то непонятным образом связана с болезнью, но как бы она ни пыталась держать свой язык за зубами, от него пострадали все. Однажды вечером она призналась в этом Томасу. На следующий день ему предстояло отправиться в Дувр, чтобы отплыть во Францию за новой партией кресел, а поскольку жене, по всей видимости, стало лучше, если не считать слабости, то он без угрызений совести мог покинуть ее.
— Я все время раздражаюсь и ничего не могу поделать с этим, — вздохнув, призналась она. — Я тебе и всем остальным, должно быть, порядком надоела.
— Выбрось это из головы. — Он хотел ободрить ее и с досадой осознавал, что иногда у него не хватало терпения. — Я понимаю больше, чем тебе кажется. Ты успокоишься, когда снова поправишься.
В порыве чувств она припала к его груди, обняла его за шею и смотрела на него горящими глазами.
— Я люблю тебя, Томас. Ты ведь тоже любишь меня, правда?
— Да, да, — ответил он тоном, каким мужчины говорят, когда пытаются скрыть правду.
Как обычно, Кэтрин переживала за его безопасность, пока он находился в отъезде. Но мысль о том, что его могут задержать на таможне, как-то не приходила ей в голову. В Дувре во время разгрузки уронили один из пяти ящиков. Тот раскололся, при холодном сером утреннем свете из него выпали роскошные покалеченные кресла в стиле рококо. От удара они все сломались. Один из таможенников оценивающе присвистнул.
