– Вот видишь? – торжествовала тетушка, набрасывая шаль на сведенные плечи племянницы. – Все это – не Золушкин сон! А теперь поторапливайся: месье Леруа уже здесь, и мы должны уговорить его постараться сшить тебе бальное платье прямо к сегодняшнему приему.
Мариса позволяла делать с собой все необходимое, почти не понимая, что происходит. При других обстоятельствах она бы трепетала от волнения, однако сейчас стояла по стойке «смирно». Портной, уже осведомленный о последних новостях, думал о ней с пренебрежением: что нашел Бонапарт в этой безмолвной тростинке, все достоинства которой сводятся к золотистым глазам и волосам? Какая тщедушность! Трудно представить, что это худосочное создание способно на осмысленную беседу. Он решил одеть ее в белое, в простой муслин с затейливой греческой драпировкой, призванной скрыть отсутствие женственности в фигуре; введенные им же в моду брыжи на горле скроют ее острые ключицы и усилят иллюзию, будто она еще ребенок, притворившийся взрослой женщиной. А впрочем, это, возможно, и не иллюзия…
Высокий узкий лиф платья был усыпан мелким жемчугом, нить жемчуга украшала ее прическу, не мешая темно-золотым прядям падать на виски и на лоб.
– Я назову эту модель «Андромеда», – гордо заявил Леруа.
Мариса решила, что ей суждено воплотить в жизнь древнегреческую легенду о принесенной в жертву девушке, ибо чувствовала себя так, словно ее и впрямь ведут на заклание.
Темные глаза Жозефины смотрели на нее с печалью, однако обращение было таким же нежным, как и всегда. Неужели она действительно не возражает против измен всемогущего супруга? Не желая привлекать внимание к подарку, преподнесенному Марисе, Наполеон сделал подарки также жене и падчерице: Жозефина получила рубиновое ожерелье, Гортензия – дивный веер слоновой кости. При отъезде женщин на прием дарителя нигде не было видно: по обыкновению, он был занят государственными делами, и все ждали его отдельного прибытия несколько позже остальных.
Руки Марисы, несмотря на шелковые перчатки, были холодны как лед. В нее вселяла ужас одна только мысль о появлении на людях и превращении в центр всеобщего внимания, пересудов и сплетен.
Она почти бессознательно распрямила плечи. Даже из столь трудного положения должен быть найден выход, и она была полна решимости его найти. Мариса чувствовала, что может рассчитывать на помощь Филипа. Но перед тетушкой ей следовало притворяться, что она на все согласна и не собирается бунтовать.
Вопреки уверенности Марисы Эдме вовсе не думала сейчас о ней. У нее были другие, более приятные заботы. В темноте кареты она больно закусила пухлую нижнюю губу, чувствуя, с какой скоростью бежит по жилам кровь. Вечером после приема… Но как все устроить? Доминик пообещал что-нибудь придумать; он очень изобретателен и до дерзости самоуверен. Ей следовало ответить ему отказом, однако в нем была какая-то сверхъестественная неотразимость. Даже от мимолетного прикосновения его пальцев к ее оголенной руке она теряла самообладание. Это был американский дикарь, мужчина, не тратящий времени на лесть и заигрывание, а предпочитающий брать желаемое силой. Давно уже ее так не тянуло к мужчине; она чувствовала себя крохотным мотыльком, летящим на пламя свечи: зная, что ей грозит опасность, она не могла сопротивляться. Она не сомневалась, что, оставшись с ней наедине, он не позволит ей разыгрывать скромницу и увиливать. Он мог совершить над ней насилие не моргнув глазом, разорвать на ней в клочья одежду, если бы она осмелилась воспротивиться…
Эдме облизнулась, пытаясь подавить дрожь вожделения, смешанного со страхом. Сможет ли она сопротивляться, захочет ли? Он был зверем из первобытной чащи, затесавшимся в привычную ей толпу цивилизованных людей; подобно всякой женщине на ее месте, она надеялась, что именно ей удастся его приручить… Ее сердце бешено колотилось, когда карета остановилась перед величественной мраморной лестницей, ведущей во дворец Талейрана.
Тысячи свечей озаряли залы, сверкая в хрустале, серебре и золоте, где столпились блестящие гости. Редко на мужской груди не красовались ордена с драгоценными камнями, женщины старались затмить друг друга великолепием бальных платьев и мерцанием драгоценностей.
Марисе не верилось, что она оказалась участницей столь великолепного собрания. Сюда съехались дипломаты и вельможи со всего мира; никогда еще под одной крышей не звучала столь разноязыкая речь. Стены были убраны шелками в цветовой гамме республиканского флага и гирляндами из свежих цветов, упоительный аромат которых смешивался с запахами дорогих духов. Ночь выдалась теплая, поэтому в саду был устроен огромный павильон для танцев, в котором уже играла музыка. Скопление людей было столь велико, что Мариса отчаялась найти Филипа. К тому же Эдме не отпускала ее ни на шаг, хотя тоже беспокойно вглядывалась в толпу.
После затянувшихся приветствий Талейран, по обыкновению, во всем черном, собственной персоной проводил их как почетных гостей к золоченым креслам, стоявшим на террасе несколько в стороне от остальных.
Жозефину и Эдме немедленно окружили друзья и поклонники, что дало Марисе возможность оглядеться. Высмотрев несколько знакомых лиц, она кивнула и приветливо улыбнулась. Ей казалось, что все вокруг смотрят только на нее. «Можно подумать, мы особы королевских кровей!» – мелькнуло у нее в голове. Однако у этого внимания было и преимущество: Филип ни за что ее не пропустит.
Она так увлеклась изучением толпы, что, услышав обращенный к ней негромкий голос, вздрогнула от неожиданности.
– Какая удача – встретить здесь вас, мадемуазель! Вы, как всегда, очаровательны, поверьте вашему покорному слуге.
Жозеф Фуше, герцог Оранский, поклонился, взял ее нехотя протянутую руку и дотронулся до нее холодными губами.
Мариса еще раньше решила, что никак не может симпатизировать Фуше. Он напоминал ей отвратительного черного стервятника, медленно парящего над жертвой. Он всегда находился поблизости, взгляд его непроницаемых глаз был вездесущ. Она помнила, что он принадлежал к кругу революционеров, ходил в друзьях Робеспьера и отдал свой голос за гильотинирование всех попавших в лапы палачей «аристократишек». Почему у нее создалось впечатление, что он неотрывно следит именно за ней? Даже когда он произносил свои холодные любезности, взгляд его непроницаемых глаз оставался отстраненно-оценивающим.
«Террор позади, – попыталась успокоить себя Мариса. – В любом случае у меня нет оснований его опасаться».
Она ждала, что он отойдет, но герцог, к ее удивлению, не торопился оставлять ее в покое, а продолжал ворковать, нанизывая один бесцветный комплимент на другой. Она сказала себе, что он находится здесь как герцог Оранский, а не как главный полицейский. Что за нелепые страхи? Ей совершенно не в чем себя упрекнуть! К своему удивлению, она уже ждала появления Наполеона, который спас бы ее от своего соглядатая.
– Могу ли я рассчитывать на честь проводить вас к столу, мадемуазель? Надеюсь, вы еще не предоставили эту возможность кому-то другому?
От неожиданности она не нашлась с ответом и оглянулась на Эдме, ища поддержки, однако той было не до нее. Мариса с замиранием сердца увидела на тонких губах Фуше довольную улыбку. Он уселся с ней рядом.
