– Значит, ты не отказался от борьбы? Собираешься произнести смелую и пылкую речь насчет справедливости, свободы и равенства для всех, прежде чем будет оглашен твой приговор? Какая доблесть! Вижу, ты впитал все эти революционные идеи, которые, на беду, переплыли из Америки во Францию. Но напрасно ты надеешься, что я позволю тебе замарать в грязи мое имя.
Голос Доминика зазвучал устало:
– Я намерен открыть хотя бы некоторым англичанам глаза на несправедливость и жестокость, которые творят в Ирландии их войска и продажные чиновники, прикрываясь именем короля Георга. Если это означает «замарать ваше имя», ваша светлость, то имеются только две возможности помешать мне так поступить, которые я уже упомянул.
– Ошибаешься! – только и процедил герцог сквозь зубы, после чего вышел из камеры и кликнул тюремщиков. Дождавшись, когда они снова заткнут узнику рот, он стянул с руки перчатку и хлестнул ею по лицу человека, считающегося его сыном.
– Если мы опять встретимся, – проговорил он по-французски, – ты будешь вправе вызвать меня за это на дуэль. Но не думаю, что нам предстоит еще встреча.
Выйдя в темноту и жадно вдохнув чистый холодный воздух, герцог Ройс сел в карету, где его в нетерпении дожидался брат.
– Ну что, Лео? Черт возьми, ты сильно задержался и заставил меня поволноваться. Ночь дьявольски холодная, так что я правильно поступил, что захватил с собой фляжку с бренди. Как все прошло? Ты сам похож на черта.
– Некоторые так меня и величают. Однако теперь я знаю, как следует поступить, и уведомил об этом начальника тюрьмы.
Лорд Энтони с сомнением взглянул на брата.
– Значит, письмо Питта сыграло свою роль? Иначе и быть не могло! Он истинный правитель Британии сейчас, когда король стал слаб здоровьем. Так что ты говорил?
– Ты не дал мне закончить, Тони. Да, граф Чатем был так любезен, что предоставил мне свободу рук в этом неприятном деле, выразив мне полнейшее доверие. – Он откинулся на бархатные подушки и накрыл колени меховой полостью. – Завтра ровно в два часа пополудни пятерым заключенным позволят сделать один круг по прогулочному двору. Остальные к этому времени уже будут сидеть по камерам. Спустя две минуты пятерых арестантов заберут и припишут к королевскому флоту, что, как ты знаешь, нередко случается в наших тюрьмах здесь и в Ирландии.
– Святой Георгий! – восхищенно воскликнул лорд Энтони. – Черт возьми, Лео, я всегда знал, что ты дьявольски изобретателен! Значит, никакого суда, никакого скандала? Слава Богу!
– А наш юный бунтарь, – проворковал герцог, – послужит ради разнообразия его величеству.
Часть 1
САД ЗА СТЕНАМИ
Глава 1
Небольшой кармелитский монастырь, беленые стены которого были почти полностью скрыты за высокими деревьями, представлял собой настоящий оазис на сухом, пыльном большаке, ведущем в Толедо. Как и раскинувшееся неподалеку королевское поместье Аранхуэз, монастырь питался влагой от узкого притока реки Тахо.
Когда какой-нибудь юной монастырской воспитаннице хватало отваги вскарабкаться на толстую каменную стену, ее взору представали бескрайние, выжженные солнцем бурые равнины испанской Кастилии. Здесь царили зной и безлюдье. От этого еще поразительнее казалось море зелени справа, стоило только повернуть голову: прохладная тень, роскошные сады, ухоженные огороды. То была мирная обитель, отрезанная от мира, наводненного слишком многими неприятными событиями. К тому же здесь властвовала тишина, нарушаемая разве что пением монахинь во время богослужения да негромким колокольным звоном. Сейчас, в послеполуденную жару, было настолько тихо, что можно было расслышать жужжание пчел, собирающих мед среди буйного разноцветья в уединенном садике матери-настоятельницы. Стены за стенами…
Молодая девушка, сидевшая на каменной скамье под самым раскидистым деревом сада, была облачена в строгое одеяние послушницы. Голова ее была низко опущена, взгляд прикован к сцепленным на коленях рукам. Со стороны она могла показаться воплощением благочестия и смирения, однако мать-настоятельница знала ей истинную цену. Сейчас она со вздохом отвернулась от окна. Она отправила Марису на скамью в глубине своего сада, чтобы та поразмыслила и вознесла молитвы, хотя слишком хорошо знала это заблудшее дитя, чтобы обмануться кротостью ее облика. Девушка, несомненно, вынашивала какие-то замыслы – не исключено, что новые способы заявить о своей непокорности. Мариса так и не прониклась истинным смирением; если она и мирилась с общепринятыми правилами, то лишь до определенного предела, и то по собственным соображениям. Но письмо, которое этим утром мать Анжелина заставила себя прочесть ей вслух, все равно вызвало у нее потрясение. Бедняжке требовалось время, чтобы освоиться с мыслью, что ей не суждено стать монахиней. Как оказалось, у ее отца были на ее счет иные намерения.
«Она еще так молода! – размышляла мать Анжелина. – Ничего, привыкнет. Возможно, она достойна лучшей участи. Я так до конца и не разобралась, пришла ли она к нам по зову сердца или избрала монастырь как убежище от тягостных воспоминаний. Но нельзя мириться с тем, что дитя, получившее хорошее воспитание и оберегаемое на протяжении всех юных лет, внезапно оказалось лицом к лицу с подобным ужасом…»
И старая монахиня в келье, и молодая послушница в саду вспоминали прошлое. Пальцы послушницы в отчаянии перебирали четки; она испытывала ярость, с которой не была способна совладать; ее огромные золотисто-карие глаза метали молнии.
Она старательно пыталась молиться, как наставляла ее мать Анжелина, чтобы освободиться от грешных мыслей. Однако все было тщетно. Возможно, монастырские порядки так и не сумели сломить ее непокорную натуру. Она искала и не находила у себя в душе ни смирения, ни самоотречения, ни послушания.
Помимо ее желания в голове опять пронеслись события утра, когда незыблемый покой был внезапно нарушен вызовом к матери-настоятельнице. Она помчалась по бесконечному коридору вдогонку за сестрой Терезой, чье темное облачение, казалось, само по себе выражало ей свое решительное неодобрение; Мариса безуспешно вспоминала, какой именно своей оплошностью, каким мелким несоблюдением строгих предписаний могла вызвать прилив неприязни.
Однако вопреки ожиданиям девушки мать Анжелина встретила ее с состраданием на покрытом морщинами, озабоченном лице.
– Сядь, дитя мое. – На деревянном столике зашелестели бумаги. – Я только что получила письмо от твоего отца. Его привез курьер из самого Мадрида.
– Значит, монсеньор, мой дядя, имел с ним разговор? Он сменил гнев на милость?
Как всегда, ее подвела порывистость; спохватившись, она села и выпрямила спину, как ее учили, пытаясь совладать с волнением и не зная, куда деться от пристального взгляда настоятельницы.
Она давно привыкла к ее укоризненным глазам, но вздох, который издала мать Анжелина, застал ее врасплох.
– Боюсь, что… Пойми, Господь посылает нам испытание за испытанием. Твой отец…
