– Думаете, это она и есть?
Она попробовала лягаться, но только запуталась в собственных юбках. Раздался грубый смех и звук разрываемой материи. Она опрометчиво разинула рот, чтобы заорать, и ощутила мерзкий вкус кляпа. Ее оголенные ноги обдало холодом. Через мгновение горячие руки принялись мять ей груди, стиснули бедра…
– Как считаете, она бы так же отбивалась, если бы за нее принялся он? – спросил один из негодяев и презрительно хохотнул.
– Будь у нас больше времени, она бы вообще не сопротивлялась, – негромко проговорил некто с ирландским акцентом. – Воистину верно говорят, что некоторые шлюхи – настоящие леди, а некоторые леди – настоящие шлюхи.
Мариса и вправду истратила почти все силы на бесполезное сопротивление и теперь, чувствуя, как ей разводят в стороны ноги, впиваясь пальцами в коленки, и сдирают остатки одежды, уже ничего не могла предпринять, даже когда ее швырнули на край сиденья и бесстыдно осветили фонарем ее дергающееся обнаженное тело.
– Не будем медлить. Делайте, что велено, – долетело откуда-то издалека.
Она уже плохо разбирала слова, так оглушительно пульсировала в голове кровь. Кто-то другой пробормотал:
– Держите ее покрепче.
Следующие слова были адресованы ей:
– Пусть это послужит вам предупреждением, мадам. Считайте, что вам повезло – вы останетесь в живых. Так клеймили шлюх, когда Францией правили короли…
Мариса почти полностью ослепла от слез и не разбирала, что творится вокруг нее. Внезапно откуда-то из-за фонаря выбросил руку тот, кого она мысленно окрестила Ирландцем, и нежную внутреннюю поверхность ее бедра обожгло огнем. Она едва не лишилась чувств от нечеловеческой боли и изогнулась в руках своих мучителей.
Ни о каком сопротивлении теперь не могло идти и речи. Тот, кто заклеймил ее, как скотину в стаде, напоследок изнасиловал ее. Произошло это, впрочем, настолько быстро, что, когда она сообразила, какую форму приняло глумление, все уже кончилось.
Однако худшее было припасено напоследок. Встав и поправив на себе одежду, насильник вспорол кинжалом штаны Филипа, из которых вывалилась его несвоевременно восставшая мужская плоть. Ирландец презрительно рассмеялся.
– Лучше бы занимались тем, для чего рождены на свет, мадам шлюха, и не замахивались на политику, – негромко произнес он.
Мариса тряслась всем телом и жалела, что не лишилась чувств.
Негодяй разрезал путы у нее на руках. Мгновение – и все стихло. Прежде чем исчезнуть, разбойники потушили фонарь и разбили его, швырнув на землю.
Все утонуло во мгле. Стук лошадиных копыт стих, сменившись тишиной. Мариса изнывала от боли, стыда и отвращения. За считанные минуты произошло непоправимое. Она слышала удары собственного сердца и собственные стенания. Вырвав изо рта кляп, она разразилась душераздирающими рыданиями.
По прошествии некоторого времени она стала разбирать другие звуки: привязанные кони перебирали ногами и шарахались из стороны в сторону, дергая карету. Мариса, не отдавая себе отчета в своих действиях, хотела было привести в порядок свое разодранное платье, но ее руки ходили ходуном. Потом напомнил о себе стоном Филип, и она с тошнотворным страхом подумала, что он, сам того не желая, все слышал и видел. Его стоны принудили ее прийти ему на помощь, не думая о боли, пронзавшей ее при каждом движении как острый нож.
После продолжительных усилий ей удалось распустить узлы у него на запястьях. Трудясь над его путами, она громко рыдала.
– О, Филип, они… они…
– Я все видел, – молвил он, избавившись от кляпа. Его голос звучал странно, словно у него распух от кляпа язык. Этот голос принадлежал не Филипу: он стал хриплым и совершенно чужим. – Боже правый! Я видел все это помимо собственной воли. Я слышал, как они обращались с тобой, как будто ты… Боже! – повторил он c мукой в голосе, пытаясь объятиями приглушить ее рыдания и унять ее дрожь. Он не замечал своего состояния, хотя оно было неуместным до гротеска: из распоротых штанов продолжала торчать вздыбленная плоть.
– Филип, Филип… – повторяла Мариса. Он выволок ее из кареты. От ее редингота и платья остались одни лоскуты, совершенно не прикрывавшие наготу, наоборот, подчеркивавшие ее.
С приближением зари туман начинал рассеиваться. Она цеплялась за его плечи, и он не мог не видеть ее тело, оголенную грудь с набрякшими сосками. Невольно ему припомнилось ее ласковое и одновременно бесстыдное прикосновение к его телу…
Кони брыкались от нетерпения, храпели и мотали головами. Филип положил Марису на остатки ее облачения и навис над ней. Она дрожала и не отпускала его, твердя его имя и надрывно всхлипывая. Ему казалось, что весь свет зарождающейся зари сосредоточился на треугольнике золотистых волос внизу ее живота, где уже побывал тот негодяй и где до него шарили грубые пальцы его сообщников. Самому Филипу ее лоно по-прежнему оставалось незнакомо.
Чужие безжалостные руки оставили у нее на груди кровоподтеки, которые выглядели сейчас как тени; то были руки простолюдинов, привыкших не щадить шлюх, слоняющихся по зловонным улицам. Они и ее называли шлюхой; прочие их речи он понял не до конца.
Не вынеся терзаний Марисы, страдающей от боли и от утреннего сырого холода и тихонько стонущей, Филип навалился на нее всем телом. Он уже ничего не мог с собой поделать, даже потерял способность связно мыслить. Он лишь ощущал нахлынувшее вожделение и видел ее распростертое, привыкшее к повиновению тело, только что вызывавшее похоть у грязных простолюдинов. Он был бессилен обуздать себя. Случилось неизбежное: он впился губами в ее приоткрытый рот, упиваясь соленым привкусом слез, провел руками по груди, потом с силой развел в сторону ее трясущиеся от бессилия ноги. Она вскрикнула, едва не укусив его за губу, когда он ненароком дотронулся до места ожога; вот его рука оказалась там, где было еще влажно и липко после грязного животного. Ему не пришлось возиться со своей одеждой: эту задачу предусмотрительно облегчил насильник. Со стонами, перемежаемыми ее и его мольбами о снисхождении, он проник в нее и овладел полуголым извивающимся телом.
Глава 26
Много позже, открыв глаза, Мариса увидела незнакомые шелковые занавески. Она не сразу поняла, что лежит на кровати под балдахином и что кровать застелена нежнейшими простынями, оказывающими целебное действие на ее горящее в лихорадке тело. Ей было очень удобно, но стоило хотя бы чуть шевельнуться – и бедро стягивала повязка, под которой начинала пульсировать боль. Вместе с болью к ней возвращались страшные воспоминания…
– Тебя привез сюда Филип. Он гнал, останавливаясь только для смены лошадей, и задернул шторки на окнах кареты, чтобы никто не мог заглянуть внутрь… Уверена, что бедняга не смыкал глаз. Сейчас он ждет за дверью. Тебя долго не удавалось привести в чувство. Ты бормотала в бреду ужасные слова! Я не знала, что делать. Не могла же я позвать врача после рассказа Филипа!.. Мариса! Ты уверена, что тебе легче?
