Она смертельно устала. Платье еще не высохло после морских брызг, она морщилась от горечи во рту. Она помнила, как ее выворачивало в лодке, доставившей их из укромной бухты на побережье Корнуолла в просторную гавань Плимута. Еще ей запомнился лес мачт; их лодчонка, освещая себе путь слабым фонарем, лавировала среди больших кораблей, приплывших сюда со всех концов света и сонно покачивавшихся на якорях. К тому времени, когда они наконец причалили к берегу и поднялись по щербатым каменным ступенькам в конце причала, Мариса почти перестала воспринимать окружающее; ей казалось, что ее вывернули наизнанку и что она вот-вот упадет замертво.
Вокруг нее раздавались голоса; на ее мокрые плечи накинули плащ и помогли преодолеть лестницу. Потом она очутилась в тепле, среди шума и грубых голосов, почувствовала запах кислого вина, эля и жирной пищи. Через какое-то время ее затащили наверх и положили на узкую жесткую кровать; она осталась одетой, даже не сбросив изуродованных, насквозь промокших туфель.
Она и не пыталась преодолевать безразличие. Ей совершенно не хотелось неприятных воспоминаний; ею владело ощущение, что она проделала долгий путь, не покидая замкнутого пространства, в котором начались ее жизненные испытания. Побыв какое-то время изящной леди, она опять превратилась в беспризорницу.
Дверь открылась, и от ударившего в ноздри запаха еды у Марисы заныло в желудке. Запыхавшаяся круглолицая служанка с выбивающимися из-под грязного чепца темными волосами поставила поднос на единственный маленький столик.
– Тут только вареная говядина с картошкой и немного рыбы. Больше у нас ничего нет. И бутылка вина, потому что здешнюю воду пить нельзя. За еду уплачено, так что можете не беспокоиться. Я не могу с вами оставаться: меня кличут внизу.
Преодолевая усталость, Мариса села. Через минуту она уплетала стремительно остывающую еду, не обращая внимания на запекшийся соус. Она уже забыла, когда ела в последний раз. Она с удовольствием насыщалась, прихлебывая теплое кислое вино и чувствуя, как по рукам и ногам разливаются волны тепла.
Утолив голод, она опять почувствовала себя человеком, однако утомление оказалось еще более сильным, чем перед едой. Корчась от отвращения, Мариса допила остатки вина и поплелась к кровати, чтобы упасть на нее и натянуть одеяло до подбородка. Уставившись на огонь, она стала размышлять, каким образом здесь оказалась и почему лежит, а не выбрасывается в окошко, затянутое занавеской. За плечами у нее остался кошмар, о котором она не могла вспоминать; она пока не уяснила себе, каким чудом осталась жива. Помимо воли перед глазами вставала чудовищная картина: три трупа, самый свежий среди которых – красавчик Филип со снесенной пистолетным выстрелом половиной лица. Потом перед ее глазами предстал Доминик, спокойно и уверенно шествующий под руку с ней мимо напуганных слуг. Доминик!.. Зачем он привез ее сюда?
Ответ на этот вопрос последовал незамедлительно: дверь резко распахнулась и снова захлопнулась. Перед ней предстал он сам. Небрежное движение – и плащ, в который он прежде закутывал ее, упал с его плеч. Один рукав рубахи был закатан до самого плеча, на предплечье красовалась окровавленная повязка. Мариса вспомнила, как кто-то перевязывал его в лодке, пока ее несусветно тошнило и она свешивалась через борт. Повязка сразу пропиталась соленой водой, и он сухо проговорил: «Так же лечили на кораблях его величества тех, чьи спины были в клочья изодраны плетью-девятихвосткой».
Сейчас он выглядел почти так же скверно – видимо, из-за потери крови; скользнув взглядом по свернувшейся фигурке Марисы, он подошел к камину согреться.
Мариса помимо воли задумалась об испытаниях, выпавших на его долю, от которых он стал таким несгибаемым и независимым. Ей припомнились обрывки речи, которую держала перед ней отвратительная Парсонс, и она задрожала под одеялом всем телом. Доминик, бывший в юности неисправимым полудиким бунтарем, превратился, возмужав, в загадку для Марисы, случайно узнавшей о его прошлом больше, чем ей хотелось.
Она следила за ним расширенными испуганными глазами. Этот рослый человек с мужественными чертами лица, бесстрастно оценивавший ее взглядом, оставался для нее совершенно чужим. Не выдержав молчания, она выдавила:
– Зачем ты меня сюда притащил? Наверное, чтобы убить без свидетелей?
Его глаза под приподнятыми черными бровями мерцали, как серебряные зеркальца, в которых ровно ничего нельзя было прочесть.
– Если бы у меня было одно это намерение, я бы просто оставил тебя там. Убийца быстро расправился бы с тобой. Или, скажем, выбросил бы тебя за борт несколько часов спустя. Лучше не спрашивай, зачем я привел тебя сюда, я и сам этого не знаю. Наверное, всему виной мое ранение: из-за него я совершенно утратил здравый смысл.
– Убийца? – От ярости Мариса села на кровати. – Ведь Убийца – это ты! Не станешь же ты этого отрицать! Перед отъездом из Лондона я побывала у мадам де л’Эгль, и она сказала мне…
На его губах появилась гримаса отвращения.
– Старая ведьма! Мало ли что она тебе наплела! У тебя есть собственная голова на плечах? Она и есть Убийца – вернее, ее мозг и воля, направлявшие руку исполнителя. Сначала это был шевалье, но он, как тебе известно, лишь изредка наведывался в Лондон, и нельзя было допустить, чтобы с его появлением всякий раз совпадали столь плачевные события. Поэтому некоторые пользующиеся доверием господа кидали кости или тянули соломинки, чтобы получить право исполнить рискованную роль Убийцы.
От него не укрылось выражение ужаса на ее лице. Он догадался, какой крик готов сорваться с ее губ, и зловеще усмехнулся.
– Разумеется, и твой Филип не исключение. Откуда же еще он мог разжиться деньжатами, чтобы расплатиться с карточными долгами? Последней его жертвой стала женщина – по-моему, это доставило ему удовольствие.
– Нет! – успела крикнуть Мариса, прежде чем он перебил ее.
– У кого еще мы узнали бы время и место, где перехватить вашу карету? Филип знал, что тебе предстоит, но он не мог знать, что в ту ночь выигравшим пари был я, и тем более он не был посвящен в замысел маркизы. Он полагал, что тебя всего лишь припугнут и предостерегут, после чего ты благополучно окажешься в его объятиях. Мадам приказала не причинять ему вреда. Если бы на моем месте оказался шевалье или еще кто-нибудь, тебе пришлось бы куда хуже, моя радость. Но клейма тебе все равно не удалось бы избежать. Получилось так, что твоим насильником стал законный муж, а не куча незнакомцев; а ведь тобой мог бы попользоваться в своем вкусе покойный шевалье… Признаться, я тогда тоже полагал, что ты заслуживаешь наказания, но пришел к выводу, что ты над собой не властна, ибо такая уж у тебя натура: ты по натуре предательница, хладнокровная мерзавка. Не имея под рукой Филипа Синклера, ты довольствовалась небезызвестным распутником ди Чиаро. Или ты считаешь, что твои встречи с ним были для всех тайной? Жаль, что монастырские стены оказались недостаточно высоки и не смогли тебя удержать. Не вырвись ты из монастыря, ни ты, ни я не испытывали бы теперь подобных затруднений!
