Она сидела, опустив голову, словно размышляя. Он испугался, почему она не поднимает глаз, почему против обыкновения не глядит ему прямо в глаза. Неужели сердится на него за то, что он провел ночь в другом месте? Желая подольститься к ней, он сказал:
– Золото мое, жизнь моя, почему ты от меня отворачиваешься? Я тебя чем-то обидел? Или тебе нанес обиду кто-то другой? Если так, то тебе достаточно сказать мне об этом, и я…
Она оборвала его ласковую речь негромким вздохом и проговорила ровным голосом:
– Возможно, теперь ты изменишь свое мнение обо мне. Нет, прошу тебя, ничего не говори, дай мне закончить! Понимаешь… Тебе не могли не сказать, что я не девственница. Как иначе я могла оказаться на американском корабле? Теперь мое путешествие приносит результат. Я почти уверена, что у меня будет ребенок. – Наконец-то она подняла голову, и он увидел, что она побледнела от волнения; ее золотые глаза расширились еще больше. – Пойми, ты должен был услышать это первым! Есть еще кое-что, о чем никто не знает, но я должна признаться. Человек, который…
– Нет! – крикнул он в холодном гневе, в каком ей еще не приходилось его наблюдать. Он сидел напротив нее, покуривая кальян; теперь он отбросил мундштук, прыгнул на нее, опрокинув на шелковые подушки, и разорвал ее прозрачные одежды, оголив тело. Его ладонь заскользила по ее слегка округлившемуся животу, и она поморщилась; потом его рука оказалась между ее ног, и она содрогнулась от странного сочетания чувств. Она замерла, и только глаза ее горели огнем.
– Не желаю знать имя этого человека, – спокойно, но веско проговорил Камил. – Не желаю знать, что до меня тебя мог познать кто-то другой. Я говорю: это осталось в прошлом, это предано забвению. Это ровно ничего не значит. Никто, кроме моей сестры и знахарки, готовящей снадобья из трав, не должен ничего знать. Ты примешь эти снадобья. Тебе будет плохо, ты будешь истекать кровью, но за тобой станут ухаживать. А потом все кончится. Больше ни ты, ни я не будем об этом вспоминать.
Настал ее черед взбунтоваться, как ни выразителен был его взгляд и как ни сладостно его прикосновение.
– Нет! – повторила она еще решительнее, бесстрашно и пристально глядя в его гневные карие глаза. – Не могу! Мне очень хочется, чтобы ты меня понял, но если ты не понимаешь – что ж, ничего не поделаешь. У меня внутри живое существо, частица меня самой, пойми! Я отказываюсь совершать убийство. Я не в силах убить мое собственное дитя.
Он зловеще молчал и сидел без движения. Она глубоко вздохнула и добавила дрожащим голосом:
– Если ты готов убить меня за это – убей! Только быстрее, прошу тебя! В любом случае уже поздно. Травы и снадобья не подействуют.
Он наклонился над ней, его руки легли ей на плечи. Он прижал ее к подушкам, обдавая лицо горячим дыханием.
– Поздно? Когда же было зачато твое дитя? Неужели ты чего-то не знаешь? Или это произошло еще прежде, чем он взял тебя с собой на корабль?
– Прежде, – устало призналась она. – Еще в Лондоне. Он был зол на меня и действовал из ненависти, желая меня унизить. Видел отметину у меня на внутренней стороне бедра? Ты никогда не спрашивал, что это такое. Это его рук дело. Он заклеймил меня как шлюху – так сказал он сам.
Последние слова она произнесла шепотом. Камил опустился на подушки рядом с ней и обнял ее.
– Лучше расскажи мне сразу все. Всю историю своей жизни. Я попробую понять.
Начав повествование, она внезапно почувствовала себя Шехерезадой, плетущей одну историю за другой, лишь бы помешать своему господину предать ее смерти. Впрочем, Камил слушал ее терпеливо, не отстраняясь и даже не ослабляя объятий.
– Итак, ты все же замужняя женщина, – заключил он наконец сухим тоном. – Я верю, что тебя выдали замуж против воли и против желания того человека, чье дитя ты носишь под сердцем. Я не осуждаю тебя за покорность своим родственникам. Здесь происходит примерно то же самое. Но почему ты умолчала об этом раньше?
Мариса утомленно покачала головой:
– Зачем? Раньше в этом не было смысла. Я пыталась забыть свое прошлое, но оно все равно меня догнало.
– Ты его любишь? Любила когда-нибудь? – Этот вопрос прозвучал как удар хлыста; он поднял голову и заглянул ей в глаза.
– Нет! Никогда не любила – как ты мог такое подумать? Я не выносила его и совершенно ему не доверяла. Позднее я узнала, что на нем лежит вина в смерти моего отца, и окончательно его возненавидела. Моя ненависть не была для него тайной.
– И тем не менее хочешь оставить его ребенка?
– Не его, а моего! Да, он мой! Я вынашиваю новую жизнь в своем чреве. Если ребенок родится, то он будет моим, только моим!
– И моим, – поспешно и хрипло проговорил Камил, прижимаясь лицом к ее плечу. – Я никогда не откажусь от тебя и сделаю своей женой, согласно законам ислама.
– Но… – попробовала возразить она. Он заставил ее умолкнуть, наградив долгим пылким поцелуем.
– Ты не можешь принадлежать неверному псу, – шептал он спустя некоторое время, нежно втирая масло в ее гладкую, шелковистую кожу. – По словам имама, ты уже готова. После того как ты примешь ислам, на нашем пути не останется препятствий. Пусть в твоем чреве зреет плод, зачатый не мной, – ко времени нашей свадьбы ты опять станешь стройной. Я никогда не перестану желать тебя.
Искусно действуя пальцами, он опять довел ее до состояния, когда она ничего больше не помнила и ничего не хотела, кроме освобождения от невыносимого томления, которым он ее наградил. В последний момент он, как всегда, перевернул ее и стал одной рукой стискивать ей грудь, а другой ласкать между ног, овладевая ею при этом на свой манер и наслаждаясь извивающимся под ним гибким телом.
Спустя несколько дней Зулейка, надеясь удивить и прогневить брата новостью о состоянии его любовницы, сама узнала от него всю правду и, к своему негодованию, услышала из его собственных уст о том, что он еще более, чем прежде, полон решимости осуществить задуманное.
– Неужели ты будешь способен назвать ее своей женой даже после того, как она произведет на свет чужого ребенка? Наверняка он будет белокожим и светловолосым. Если тебе нет дела до самого себя и собственного будущего, то подумай, какой позор ты навлечешь на наших почтенных родителей и весь род. А ведь ты мог бы стать пашой…
– И стану им, если султан и впредь сохранит благосклонность к нашей семье. – Однако он уже принялся по своему обыкновению мерить комнату шагами, заложив руки за спину и чуть заметно морща лоб.
– Почему бы тебе не сделать ее просто-напросто наложницей, раз уж она так тебе дорога? К тому же есть травы…
– Она не согласна совершить убийство. Я дал ей слово, что ее ребенок останется в безопасности. Однако… – Он встал спиной к окну, и его темные глаза сверкнули. – Я не так безразличен к славе, как ты считаешь, поэтому принял решение, что девочку она сможет сохранить. Белокожая девочка быстро получит место в гареме самого султана. А мальчик…
