Зулейка тревожилась, что ее изощренные намеки пропадут даром. Между тонкими бровями ее брата Камила пролегла глубокая борозда. Пока паша прятался за дворцовыми стенами, Камилу приходилось удерживать порядок, что было нелегким делом, ибо население осажденного города готово было в любую минуту поднять панику.
Однако чело Камила неизменно разглаживалось, когда он укладывался на ложе вместе со своей златокожей и златоглазой возлюбленной, мгновенно околдовывавшей его своим благоуханным телом. Ей он открывал душу и часами мечтал вслух о том желанном дне, когда он сможет сделать ее своей женой. Пока что из опасения, как бы она снова не забеременела, он овладевал ею своим излюбленным способом; она, в свою очередь, научилась доставлять ему наслаждение иными путями.
В такие минуты она забывала обо всем на свете и превращалась в чуткое женское тело, тонко настроенный инструмент, предназначенный только для того, чтобы дарить и принимать чувственное наслаждение. Она была настоящей одалиской. Днем она либо разъезжала верхом с янычарами, либо брала уроки старинного танца у молодой женщины, широкие бедра которой обладали способностью самостоятельно вибрировать под односложные музыкальные завывания. Так Лейла научилась управлять мышцами своего живота и двигать ими независимо от движений рук и плеч. Камил пришел в восхищение от ее прилежания, а Зулейка не могла скрыть зависти, хоть и обронила презрительно, что это занятие для рабынь, не знающих иного способа привлечь внимание господина.
– Камил и так не обделяет меня вниманием. – Улыбка Лейлы была столь же недоброй, как и выражение лица Зулейки. – Я учусь танцевать, только чтобы доставить ему удовольствие и привести в порядок свое обленившееся тело. – Она выразительно уставилась на жирные складки на теле Зулейки.
Та посерела, чего не смог скрыть толстый слой рисовой пудры, и проговорила негромко, но с нескрываемой ненавистью:
– Ты всего лишь шлюха, игрушка, которую скоро забросят. Возможно, мой брат женится на тебе, но не забывай, что, кроме тебя, у него будут и другие жены! Вот когда он вспомнит, что раньше ты принадлежала другому, и прогонит тебя, а то и превратит в рабыню какой-нибудь из своих жен. Не вечно тебе оставаться молодой и стройной!
– Зато сейчас я именно такая! – отрезала молоденькая Лейла и грациозно потянулась полуодетым телом.
– Стерва! Ведьма! – прошипела Зулейка, прищурив карие глаза. Лейла пренебрежительно расхохоталась.
Она не стала рассказывать Камилу об этой стычке, потому что ей было почти жаль Зулейку. К тому же, поразмыслив, она была вынуждена признать ее правоту. Мариса жаждала теперь одних наслаждений и пестовала свою проснувшуюся женственность. Впрочем, разве существовал иной выход? Она оказалась в обществе, где роль женщины исчерпывалась тем, чтобы радовать мужчин и дарить им наслаждение. Пусть Камил ценил ее ум и обсуждал с ней государственные дела, ночи с ним снова расставляли все по своим местам.
Позднее лето было нестерпимо жарким, в синем котле неба полыхало расплавленное солнце. Слепой поэт, получив от прохожего звонкую монетку, принимался декламировать древние опусы, уличные торговцы расхваливали свой товар, словно со времен калифов ровно ничего не изменилось и никогда не изменится.
Во внутреннем дворе дома Камила Хасана, уберегаемом от жары толстыми стенами, сладко пахло цветами и благовониями, музыка заглушала приближающуюся канонаду. Все оставалось в точности таким же, как сто и больше лет тому назад. К чему перемены?
Тем не менее изменения произошли, и настолько стремительно, что застали врасплох даже Зулейку. Однажды в отсутствие Камила в дом заявились стражники из дворца паши, чтобы, согласно их учтивым разъяснениям, взять обеих женщин под высокое покровительство их господина. По приказу самого турецкого султана Камила Хасана перебросили на оборону Дерны. Его сестре надлежало теперь проживать в гареме паши, пока не появится возможность переправить ее обратно в родительский дом. Что касается француженки, пользовавшейся покровительством Камила Хасана, то необходимость такового отпала. Французский консул проявил настойчивость, и паша, озабоченный войной с далекой Америкой, не желал настраивать против себя также и Францию.
Лейлу, снова облаченную в женские одежды, с укутанным лицом, пронесли в носилках вместе со всеми ее пожитками по запруженным улицам, где раньше она привыкла свободно гарцевать в окружении янычар, чтобы доставить в дом французского консула, расположенный на окраине расползшегося во все стороны города. Молодой женщине объявили, что ее доставят по суше в ближайший безопасный порт, откуда она отправится во Францию.
Месье д’Арси, французский консул, оказался низкорослым суетливым человечком и обращался с ней как с жертвой тягчайших испытаний, утратившей способность отвечать за себя. Он отказывался внимать ее речам, а только терпеливо твердил, что ей больше не о чем тревожиться. Выкуп за нее уплачен самому турецкому султану, консул же получил строжайшие указания вернуть ее на родину целой и невредимой.
– Император прислал личное послание с выражением глубочайшей озабоченности. Императрица призналась, что долго рыдала от облегчения, когда узнала, что вы живы и находитесь в безопасности.
Она ловила на себе сомнительные взгляды, бросаемые д’Арси. Он отчасти опасался ее, отчасти негодовал: бедняжка пережила такое потрясение, что даже не осознает, какой чести удостоена!
– Вы хорошо меня понимаете, уважаемая… мадам? – повторял он, пытаясь развязать ей язык. – У меня в руках личное послание самого императора Франции, скрепленное его подписью! Несомненно, ваше оцепенение объясняется сильнейшим душевным потрясением. Наверное, вы уже утратили веру в свое спасение! Однако это свершилось: вам более ничто не угрожает! Впрочем, я не имею права рисковать, поэтому принял меры, чтобы вас уже завтра утром отправили под личной охраной, предоставленной самим пашой, обещавшим ваше безопасное препровождение в Тунис. Там вы окажетесь под защитой французского флота.
Она зарыдала от бессилия. Он растерянно погладил ее по плечу.
Д’Арси лично удостоверился в надежности приставленного к ней эскорта и снабдил ее европейской одеждой, которую она отказалась надеть. Когда предоставленный пашой эскорт увез его безутешную гостью, консул с облегчением перевел дух.
Глава 36
Пустыни, разделяющие Триполи и Египет, не служили препятствием для распространения новостей и слухов. Это огромное расстояние постоянно преодолевали внушительные караваны, останавливавшиеся в маленьких оазисах, чтобы засвидетельствовать свое почтение владевшим оазисами шейхам и пополнить запасы воды. Бродячие рассказчики и дервиши, также скитавшиеся по пустыне, никому не кланялись, но повсюду находили хороший прием.
Паше Триполи, запертому в его крохотном городе-государстве американцами, возобновившими морскую блокаду, не составило труда узнать о выступившем из Александрии в направлении Триполи небольшом, но отважном отряде под командованием Уильяма Итона, американца с эскадры, действовавшей в Средиземном море. Состав отряда был разношерстным: здесь были главным образом добровольцы, в том числе торговцы и авантюристы разных национальностей; тем не менее эта публика представляла явную угрозу, так как поднаторела в схватках. С ними находился Хамет Караманли, брат свергнутого с престола паши, жаждущий власти.
