Я проснулась — или подумала, что проснулась, — среди ночи. Комната была залита лунным светом. Меня вдруг охватила уверенность, что где-то совсем рядом, среди теней, прячется что-то. Он тенью проскользнул в мою спальню. Как и прежде, лежала, не в силах пошевелиться, пока он, прижавшись к моим губам, не вдохнул воздух в мои легкие. Только тогда я почувствовала, что могу пошевелиться… но лишь если он мне это позволит… и так, как он это позволит.
Что, впрочем, меня вполне устраивало.
Он занимался со мной любовью так, словно знал мое тело как свое собственное… как будто он растворялся во мне, в моем теле, в моем сознании, предугадывая каждое мое желание еще того, как я сама понимала, чего хочу. Смотреть на склонившееся ко мне лицо, на темные провалы глаз, на губы, приживавшиеся к моим губам, было все равно что разглядывать собственное отражение в зеркале… только в тот момент, когда мне казалось, что лунный свет вот-вот выхватит его из темноты, по лицу его снова скользнула тень, закрыв его от меня, как облако скрывает луну, и я вновь почувствовала, как меня будто затягивает в черную полынью — в глубокий, бездонный мрак, где нет никого, кроме нас двоих…
Так продолжалось всю ночь.
Конечно, я знала, что во сне время течет по-другому. Может, в действительности мой сон длился не больше минуты, хотя я могла бы поклясться, что мы занимались любовью до утра… во всяком случае, чувствовала я себя соответственно. Я проснулась в поту, все мое тело ныло от боли. Просунув руку между ног, я почувствовала, что мои пальцы стали влажными. Бедра до сих пор предательски дрожали.
Мне пришлось влить в себя половину кофейника, прежде чем я почувствовала, что готова к своей первой лекции. Если честно, я боялась, что опозорюсь, но, к счастью, как только оказалась в аудитории, мне сразу стало лучше. Намного лучше. Не заглядывая в конспекты, ограничившись лишь диапозитивом с репродукцией «Ночного кошмара» Фузелли, я проговорила без малого добрых полчаса. Темой моей лекции был образ демона-любовника в литературе. При этом я почему-то все время ловила себя на том, что то и дело поглядываю на Мару Маринку — устроившись в заднем ряду, она не сводила с меня глаз, в которых я прочла живой интерес. Еще во время многочисленных встреч с читателями я успела понять, что многие люди с успехом делают вид, что внимательно вас слушают. На самом деле это может быть совсем не так. Я помню людей, которые, слушая меня, украдкой прыскали в кулак — а потом подходили, чтобы сказать, как им понравилась моя лекция, — просто всегда тяжело говорить, видя перед собой скучающие лица. Лучше сосредоточиться на ком-то одном, чье лицо выражает вежливый интерес, — в этом смысле Мара была идеальным слушателем (в отличие от своей соседки, которая, казалось, вот-вот уснет). Она слушала меня так, словно жадно впитывала каждое слово.
Закончив лекцию, я предложила студентам задавать вопросы. Все моментально оживились, и завязалась дискуссия. Человек десять набросились на меня с вопросами даже после звонка. А кое-кто взмолился, чтобы я включила их в дополнительную группу — хотя набор уже был закончен.
Пришлось согласиться. Поскольку я уже сделала исключение для Мары Маринки, я не видела оснований, чтобы им отказать.
Кстати, терпеливо дождавшись, когда рассосется окружившая меня толпа, она подошла ко мне, волоча за собой свою соседку, ту самую, с круглым сонным лицом.
— Убедилась? — твердила она, обращаясь к ней, — Я же говорила, что профессор Макфэй — замечательный преподаватель! Ты наверняка захочешь ходить на ее лекции, верно? Доктор Макфэй, это моя соседка по комнате, Николетт Баллард. Она тоже хочет попасть в вашу группу, но она уже укомплектована.
Я покосилась на Николетт Баллард — лунообразное лицо подчеркивала неудачно подобранная стрижка под «пажа». Точь-в-точь такой же щеголяли Элис Хаббард и Джоан Райан. Вероятно, местный парикмахер обладает садистскими наклонностями, решила я.
— Вас тоже интересует готическая литература? — вежливо поинтересовалась я.
Николетт откровенно зевнула.
— Сказать по правде, я не слишком люблю всю эту сентиментальную муру, — пробурчала она. — Но в программе у вас стоит «Джейн Эйр», а это моя любимая книга.
— Николетт так добра, что помогает мне с английским, — смешалась Мара. — Мне бы очень помогло, если бы она была со мной — ведь тогда мы смогли бы заниматься вместе.
Я пробежала глазами список студентов своей группы. Мне так уже пришлось увеличить его на шесть человек. Я уже отрыла было рот, чтобы сказать «нет»… но потом заглянула в огромные, умоляющие глаза Мары — в свете проектора, который забыла выключить, они приобрели оттенок жидкого золота — со вздохом кивнула.
— Хорошо.
Я приписала еще одну фамилию к быстро раздавшемуся списку. В конце концов, одним больше, одним меньше, какая разница?
Счастливая и довольная, я летела домой как на крыльях. Странно, но я нисколько не устала — напротив, этот разговор подал мне одну идейку, касавшуюся моей книги о творчестве Дэлии Ла Мотт. Я настолько погрузилась в работу, что очнулась, только когда аппетитные ароматы, доносившиеся из кухни, погнали меня вниз. Слопав две порции крабового мяса с хлебом грубого помола и завершив трапезу пирогом со сладким картофелем, я не смогла даже встать из-за стола. Мы еще долго сидели, попивая красное вино и обсуждая «общих» студентов («Эта изможденная девица из Боснии тоже у тебя в группе? Ты не представляешь, что она написала в своем сочинении. Я даже прочитала его вслух — клянусь, все рыдали!»). В итоге я отправилась спать, валясь с ног от усталости, уверенная, что уж в эту ночь буду спать как убитая.
Как бы не так! Мне опять приснился тот же самый сон… на следующую ночь все повторилось снова, а потом еще и еще. Каждую ночь я, проснувшись, видела залитую лунным светом спальню — тени от веток за окном, сгущаясь, приобретали очертания моего призрачного любовника, неимоверная тяжесть опускалась мне на грудь, я задыхалась и оживала, только почувствовав, как его дыхание заполняет мои легкие, и увидев смутно белеющее в темноте его лицо… потом мы мучительно долго занимались любовью, и так продолжалось до самого рассвета.
Я решила, что эти сны как-то связаны с моей изматывающей работой над книгой о Дэлии Ла Мотт, а также с моими лекциями по готической литературе. Увлеченная творчеством, я словно затянула у себя на шее петлю, угодила в замкнутый круг, способный до бесконечности подпитывать сам себя.
Это была та же самая ловушка, в которую в свое время попала и Дэлия Ла Мотт.
Любой, кому припала бы охота ознакомиться со списком книг, автором которых была Дэлия, мог понять, что по натуре она была трудоголиком… но только прочитав ее рукописи, становилось ясно, что она была просто одержима работой. Всякий раз, приступая к работе над романом, Дэлия ставила дату, поэтому подсчитать, сколько страниц она писала в день, не составляло никакого труда. В среднем это число доходило до сорока — сорок страниц убористым почерком почти без полей, — но бывали дни, когда она писала по шестьдесят, а то и больше. Случалось, исписав блокнот до конца, она принималась писать на полях, а то и между строчками на уже исписанных страницах. Бывали дни, когда ее аккуратный почерк становился совершенно неразборчивым — казалось, ее перо прыгало по бумаге, словно плоский камушек по поверхности пруда.
