Их поддержка и то, как они дружно принялись пинать Пола, было, конечно, приятно, но, если честно, я ожидала, что Энни примет во всем этом более горячее участие. Однако она ограничилась тем, что лишь сочувственно обняла меня… это повторялось всякий раз, когда она оказывалась рядом, так что к концу дня я была с головы до ног покрыта мукой. Нам так и не удалось поговорить — только в сочельник, когда Энни предложила мне вместе с ней поехать в город, чтобы развезти по приютам хлеб, мы с ней наконец остались одни.
— Ты чего-то недоговариваешь, — бросила она, когда мы въехали на Бруклинский мост.
— Ты имеешь в виду Пола? — с самым невинным видом спросила я. — По-моему, я не упустила ни единого слова из того, что он сказал…
— Нет, я не о Поле. О том, что стало причиной вашего разрыва.
— Но я же рассказала тебе и об урагане, и о том, как самолет едва не рухнул на землю, и о Рите…
— Чушь собачья! — заявила она, нетерпеливо дернув головой. Темные волосы, которые она стянула на затылке в хвост, хлестнули ее по плечам. — Пол ни за что бы не втюрился в какую-то девицу, если бы ты первая не сходила налево!
— О, так, стало быть, это я во всем виновата! — возмутилась я, тут же вспомнив, какой нетерпимой бывает иной раз Энни. — С каких это пор ты стала его защищать?
— Я никогда ничего не имела против него лично. Просто всегда считала, что он тебе не пара. И сейчас так считаю. Если бы ты сказала, что порвала с ним, я бы ответила: «Давно пора!» Но если он сам порвал с тобой, значит, ты не слишком старалась его удержать. А если ты общалась с ним столько же, сколько со мной этой осенью, то я не удивляюсь, почему он втюрился в первую же девицу, которая держала его за руку во время того чертова полета!
— Слушай, это нечестно! — буркнула я, повернувшись так, чтобы оказаться с Энни лицом к лицу. — Кстати, когда ты закрутила с Максиной, то пропала почти на полгода!
Энни выразительно приподняла бровь, хмыкнула, но продолжила смотреть на дорогу, пока мы не съехали с моста.
— Верно, — кивнула она. — Значит, поэтому ты не звонила почти три месяца? Тоже закрутила с кем-то роман? Надеюсь, секс был что надо?
Я принялась что-то мямлить, но от ледяного взгляда, которым смерила меня Энни, слова застряли у меня горле. Имея дело с Полом, я без особого труда убедила себя, что секс с инкубом — или поцелуй с Лайамом Дойлом — абсолютно ничего не значат, но взгляд карих глаз Энни мог поспорить с лазером. И она была не из тех, кто безнаказанно позволит вешать себе лапшу на уши.
— Ну… вроде того, — неохотно буркнула я. — В зависимости от того, что ты подразумеваешь под сексом.
— Ну привет, Билл Клинтон! — ухмыльнулась Энни. — И ты скрывала это от меня? Почему? Считаешь меня слишком косной или чересчур консервативной?
— Нет. Я скрывала это от тебя, чтобы ты не подумала, что я чокнутая.
Притормозив, Энни со вздохом повернулась ко мне.
— Милая, — покачала она головой, — вспомни-ка, к кому я пошла, когда мне стукнуло тринадцать, и я поняла, что девочки нравятся мне больше мальчиков? Кто уверял меня, что никакая я не чокнутая — просто нормальная лесбиянка?
Я сконфуженно улыбнулась в ответ.
— Боюсь, тут все немного сложнее. Ты уверена, что хочешь услышать?
Энни испепелила меня взглядом.
— О том, с кем у тебя был сложный, безумный, невероятный секс?! И ты еще спрашиваешь?! Ну давай не томи, выкладывай!
Я так и сделала. Пока мы мотались, развозя хлеб по десяткам приютов, раскиданных по всему городу, от Бауэри до Челси и от Адовой кухни до Верхнего Уэст-Сайда, я рассказала Энни обо всем, что случилось в Фейрвике, от первого появления в моем доме инкуба до его изгнания. И обо всех сверхъестественных существах, которые меня там окружали: ведьмах, феях, гномах, домовых, вампирах и ожившем мышонке, — об измучившем меня видении, когда я в день зимнего солнцестояния, любуясь триптихом, случайно приоткрыла дверь и глянула в сказочную страну, обиталище фей. Энни слушала молча, поджав губы, не отрывая глаз от дороги — она открыла т только раз, чтобы обругать каких-то придурков на микроавтобусе, подрезавших ее у самого поворота на Нью-Джерси. Рассказывала я долго — выдохлась, только когда мы добрались до последнего пункта в списке Энни, мужского приюта возле собора Святого Иоанна Богослова.
Заглушив мотор, Энни повернулась ко мне. Я зажмурилась, готовясь услышать, что мне необходима срочная помощь психиатра. Зная Энни, я не удивилась бы, предложи она составить не компанию, чтобы держать меня за руку. Но вместо этого она коротко бросила:
— Пойдем. Хочу тебе кое-что показать.
Заглянув на кухню, она спросила двух ребят, разливавших бесплатный суп, не против ли они заодно выгрузить привезенный нами хлеб (они были не против); а потом потащила меня в собор.
Хотя моя тетя Аделаида жила чуть ли не в двадцати шести кварталах отсюда, в детстве она приводила меня сюда несчетное количество раз — не столько послушать службу, сколько ради разных культурных мероприятий вроде поэтических чтений или концертов. Став взрослой, я не изменила этой привычке, и пока училась в Колумбийском университете, частенько оглядывала в этот огромный недостроенный епископальный собор. Не то чтобы я считала себя особо религиозной, но мне нравилась царившая внутри атмосфера умиротворенности и покоя, и красота высоких и узких стрельчатых окон. И еще мне нравилось, что собор, так сказать, не терял связи с внешним миром. Я исходила из того, что окно каждого из боковых приделов было посвящено какому-то виду человеческой деятельности — например, искусству. Особенно мне нравилось то, что каждое из этих окон отличалось какой-нибудь вполне мирской и часто на удивление современной деталью вроде панели с играющим на скрипке перед микрофоном Джеком Бенни. Собор Святого Иоанна Богослова всегда вызывал во мне теплые чувства. Построенный в 1893 году, в тот же год, что и остров Эллина, собор изначально предназначался для поддержки иммигрантов. Уже на пороге тебя охватывало ощущение терпимости и сострадания — и не только благодаря менорам, огромным золотым семисвечникам и синтоистским вазам, стоявшим по обе стороны от его алтаря, но в основном из-за расположенных полукругом часовен «Семь Языков», каждая из которых принадлежала какой-то иммигрантской общине. Энни потащила меня в церковь Святого Амвросия, куда ходили католики.
— Ты в курсе, что я частенько захаживала сюда, когда мы учились в старших классах? — спросила она, когда мы переступили порог церкви, неизменно напоминавшей мне постройки эпохи Возрождения.
— Нет. — Взяв раскладной стул, я уселась рядом с ней. — Честно говоря, я думала, что ты порвала с церковью еще в восьмом классе.
— С католической церковью, — поправила Энни, сложив руки и не сводя глаз с алтаря. — Я тогда подумала: на кой черт мне церковь, которая упорно твердит, что меня, мол, ждет ад просто потому, что я такая, какая есть? Но потом вдруг поймала себя на том, что мне чего-то не хватает… того чувства, которое охватывает тебя во время мессы, понимаешь?
