– Ну… он сказал, что поутру, как уборщица крик подняла, его отец – они как раз напротив живут – выскочил посмотреть. Только сразу обратно вернулся, не хотел свидетелем оказаться.
Степан глянул на меня, я кивнула:
– Это понятно, свидетелями мало кто хочет быть. Особенно если сам ничего не видел.
– Ну вот, отец вернулся, а мать стала его расспрашивать, что да как, да отчего кричали. Ваську разбудили, и он почти все слышал. Тут родители ушли к себе в спальню, а он тихонечко выбрался на лестницу. На площадку то есть. Там уже городовой был. Перед дверью топтался, но внутрь не заходил. И дверь как была распахнута, так и оставалась нараспашку. Ну, он и разглядел, что Пискарев этот лежит.
– Показывайте на плане, где лежал, не зря же вы его рисовали.
– Вот тут. Карандаш дайте. Вот тут получается прихожая, а тут вход в комнаты. Эта дверь была раскрыта, и Пискарев лежал наполовину в комнате, наполовину в прихожей. Лицом вниз, а в спине нож.
– Головой куда?
– К выходу.
– Нож этот Васька рассмотрел?
– Рассмотрел. Там электричество было включено, все видно. И кинжал тоже было видно.
– Так кинжал или нож?
– Точно кинжал. Вот такой.
Тут Степан развернул третий из принесенных им листов и протянул мне. На нем был нарисован цветными карандашами кинжал зловещего вида, с изогнутым лезвием и каплями крови. Рукоять от лезвия отделяла крестовина с дужкой.
– Так, а как же Васька сумел лезвие рассмотреть? – высказала я закравшееся подозрение.
– Лезвие я сам дорисовал, – ничуть не смутился помощник сыщицы и весомо прибавил: – Для полноты картины.
– А отчего изогнутое?
– Так страшнее. А вот еще картинка, которая была вот здесь, сверху.
Степан ткнул карандашом в торцевую часть рукояти нарисованного им пиратского кинжала:
– Вот!
Я глянула на последний из Степановых листов. Картинка, нарисованная им, мне жутко не понравилось. Нет, нарисовано было неплохо и понятно, но то, что нарисовано… Но тут у меня появились куда более серьезные подозрения в ее правдивости.
– Это что же, Васька смог и картинку эту разглядеть от своей двери? – спросила я.
Степан заерзал, стал отводить глаза.
– Кто из вас ее придумал? Василий? Или вы сами додумали, как с лезвием кинжала?
– Стал бы я выдумывать. Ладно, вам расскажу, хоть и обещал никому не рассказывать. Но тут, наверное, для дела важно?
– Очень важно!
– Городовой, пока Васька в щелку подглядывал, не все время у дверей был. Как полиция приехала, он вниз спускался, наверное, чтобы встретить. Тут Васька выскочил и в квартиру напротив заглянул.
– Заглянул? И все? Вы уж договаривайте, коли начали.
– Ну, вошел он. Говорит, от страху чуть не оконфузился, но зато нож, то есть кинжал, рассмотрел. Даже потрогал.
– Вот будет дело, если его арестуют! – с ужасом в голосе воскликнула я, хотя мне стало смешно.
– Да за что? Его ж и не видели, когда он там был. Почти. Ну, то есть он успел к себе вернуться, но продолжал выглядывать. Тут какой-то полицейский на него и цыкнул. Васька после этого от дверей отошел. А за что его арестовывать?
– За то, что кинжал трогал. Про дактилоскопию разве не читали?
– Это про отпечатки пальцев? Читал. Это что же, найдут там на ноже Васькины пальцы и решат, что он убил? – опечалился участи товарища Степан.
– А как иначе?
– И судить станут?
– Само собой! Ладно, не переживайте сильно. Полиции еще нужно догадаться, чьи там отпечатки, вряд ли они на Ваську подумают. Но если найдут, что это его!.. Нет, скорее всего, поверят объяснениям и не станут его в убийцы записывать. Но достанется ему крепко. По-настоящему крепко, уж поверь мне на слово, – я сильно увлеклась и обратилась к мальчику на «ты», о чем мы не уговаривались. Пришлось исправляться, чтобы не выглядеть невоспитанной. – То есть поверьте, уважаемый Степан. А вот мы его поблагодарить должны, очень важная эта картинка, что на рукояти была нарисована. Только пока подождем про нее полиции сообщать, чтобы Василия не выдавать. Что еще узнали от Васьки или кого другого?
– Да почти и ничего. Из квартиры уже ближе к вечеру вещи убитого выносили. По большей части книги. И на двери печатей понавесили.
– А как у них в дом люди попадают, если вечером поздно или ночью приходят? Консьерж там есть?
– Там нету, а вот в доме Михаила Юрьевича есть. А в том доме только дворник. У него в дворницкой звонок имеется, и он, как позвонят, калитку в воротах отворяет.
– А подъезды запираются?
– Не знаю. Могу завтра спросить.
– Спросите. Про этот дом все?
– Все! Ой, не совсем все. Я ж не сказал, как план квартиры раздобыл.
– Верно, все тот же Васька рассказал?
– Он. Он у Пискарева бывал пару раз. Теперь все.
– Давайте про тот дом, где Михаил Юрьевич проживал. Забор, к примеру, в доме Михаила Юрьевича высокий? Можно через него перелезть?
– Да запросто! Я бы перелез. И Михаил Юрьевич перелез бы.
– Хорошо, – сказала я, хотя в этом факте ничего хорошего и не было. – В квартире у него вы часто бывали?
– Несколько раз. Обычно он к нам на дом приходил со мной заниматься. Но раза три просил, чтобы я к нему заходил. А в последний раз и не звал, но как не пришел к нам, я решил к нему заглянуть без приглашения.
Степан, водя кончиком карандаша по плану, разъяснил, что, где и как расположено. Рассказал все, что помнил про прислугу в доме Людмилы Станиславовны Ясень. Я еще спросила, не видел ли он в комнате Михаила необычных предметов, в первую очередь подразумевая кинжал масонского ордена, подаренный ему Пискаревым. Но кроме интересных Степану книг, он ничего необычного не припомнил. Со знакомыми Михаила он тоже почти не пересекался, один лишь раз застал у него двух друзей и по разговору понял, что те учатся вместе с Михаилом.
– Я сегодня очень удачно туда зашел, – добавил Степан, когда у меня вопросы закончились. – Там дворник с кем-то из извозчиков разговаривал. Как раз про убийство.
– И долго тебе пришлось той удачи ждать? – не поверила я тому, что Степан, едва войдя во двор, услышал нужный ему разговор.
– Да с полчаса, – отмахнулся Степан от несущественного, по его мнению, вопроса. – Так дворник рассказывал, как его бабка сумасшедшая заставила дверь ломать и как он удивился, что та права оказалась.
Мне об этом уже было известно, но перебивать я не стала.
– Та бабка по соседству проживает, в десятой квартире. А квартира, где Михаил Юрьевич жил, девятая по номеру.
