Свечи на двух канделябрах на дюжину свечей каждый давали достаточно света, чтобы хорошо осветить небольшую круглую эстрадку – вот отчего она круглая, а не полукруглая, как обычно, и от стены отстоит далеко? – служившую артистам сценой. Да и все остальное пространство было неплохо видно. Разве что за колоннами залегли глубокие, кажущиеся непроницаемыми тени.
Суть эпизода сводилась к тому, что все герои, бродя по темному дому, прятались друг от друга и подглядывали каждый за каждым. Получалось смешно и комично. Реплики произносились намеренно наигранно, нередко исполнители принимали слегка нелепые или вычурные позы, застывали в них на мгновение, почти как на тех галантных картинах, что пришли мне на ум при виде костюмов. Но в сочетании со столь неподходящими костюмами такая необычная манера сценической игры создавала дополнительный комический эффект, на что вся эта сцена и была рассчитана.
– Это Иосиф Давыдович придумал исполнять пьесу в манере дель арте
[27]
. Он зануда, но театр любит и знает, – улучил мгновение объяснить мне Петя.
– Он большой молодец! – похвалила Иосифа Давыдовича и я.
И схватила Петю за рукав. Он кивнул, потому что тоже заметил – свечи стали меркнуть!
Актеры, увлеченные игрой, не обратили на это особого внимания, равно как и на звук падения капель в глубокий колодец, который поначалу едва улавливался ухом, но становился все слышнее и слышнее. И капли падали чаще и чаще. В тот миг, когда показалось, что звук капель сольется в звук льющейся струи, раздался сразу с нескольких сторон пронзительный скрип, слившийся с душераздирающим воем. Одновременно по зале пронесся настоящий вихрь, свечи, и так уже едва мерцавшие, погасли, погасли и свечи в руках артистов и даже та, что стояла на столике перед Петей. Порыв ветра был теплым и влажным и нес какой-то отдаленно мне знакомый запах, но размышлять об этом было некогда, да и невозможно, потому что я испугалась. В полном мраке среди артистов, застывших в оцепенении, стало метаться, стуча коготками по полу… Да кто ж его знает, что там металось, не видать же ничего было! Зато стук этой беготни и странное шуршание, ею производимое, тут же заглушили вскрики и вопли, из которых с огромным трудом удавалось расслышать отдельные фразы и восклицания.
– Уберите, уберите это!
– Да что ж такое! Чем тут кто-то брызгает?
Петя вскочил со своего места и бегом, не боясь споткнуться в темноте, добежал до выключателей.
За миг до того как вспыхнули лампы, я услышала, как что-то невидимое и оттого втройне страшное пробежало перед моими ногами, обдав мою ладонь теплыми густыми каплями. Я инстинктивно попыталась вытереть руку, но остановила себя.
Зажегся свет. Я обвела помещение взглядом и, будь у меня на это силы, обязательно бы рассмеялась. Актеры умудрились сбиться в единую кучку и прижимались друг к дружке, ища защиты. Все были бледны, с расширившимися глазами. Светлые платья девушек были заляпаны по подолам красным. В центре в гордом одиночестве возвышался рослый Иосиф Давыдович. Вроде даже и не испуганный, скорее обиженный.
Но не эта живописная картина стала бы причиной смеха, а выбирающийся из-под стула господин титулярный советник. Стул его отпускать не желал, Эраста Федоровича крепко зажало между ножками, да к тому же одна из них умудрилась попасть под пояс брюк, чего он не видел, находясь на четвереньках. Пришлось ему подняться вместе со стулом и, уже стоя на ногах, снять его с себя.
– Э-э-э… Как же я под стулом оказался? – искренне удивился он.
– С испугу еще и не там окажешься. Что тут бегало-то? – это произнес Аркадий Григорьевич.
Николя молча ткнул рукой в дальний от них угол залы.
– Ворона! Здоровенная!
При этом все актеры продолжали стоять в той мизансцене, в которой их застал включенный Петей свет.
– Петя! Будьте… ик… любезы… ик… поглядеть, – выглянула из-за спин Ольга Голованова.
Петя довольно невозмутимо прошел к указанному месту, где грудкой лежало нечто черное.
– Не ворона, – сообщил он и умолк, чем вызвал кучу глупых вопросов. Самым разумным из которых был такой:
– Ну как же не ворона? А что тогда? Стриж? Скворец? Воробей?
– Курица, – ответил Петя.
– Этакая черная? – удивилась Татьяна Вибе.
– И этакая здоровенная? – поддержала ее Софья Генриховна. – Может, петух?
– Не понять, – ответил Петя.
– Да отчего вы такой простой вещи понять не можете. Гляньте на гребешок…
– Не могу. Она без головы! – Петя постарался сказать эти три слова как можно спокойнее.
– Не может быть, – отчего-то с огромной уверенностью в голосе сказал Николя и вдруг хохотнул. – Я, конечно, пытался ее пнуть… И кажется попал. Но не мог же я ей ногой голову снести? Голова это же не… не что другое, а голова!
– Ей голову отрезали, а не снесли или оторвали, – вновь очень спокойно объяснил Петя.
– То-то я смотрю, мы все в крови, ик! – закивала Ольга Голованова.
Эта фраза вызвала новую волну визга и глупых реплик.
Петя решил, что осмотр мертвого тела им проведен достаточный и шагнул в сторону. И тут все заорали и завопили от новой волны ужаса. Я сама не сдержалась и поддержала всеобщий вопль. Петя от нашего крика подпрыгнул на месте.
– Да что случилось? – выкрикнул он.
– Она… – Татьяна не нашла сил договорить и ткнула пальцем в курицу.
– Что? – Обернувшись, Петя не увидел ничего особенного. Если не считать, что появление безголовой курицы в приличном обществе уже вещь уникальная.
– Вы едва от нее отвернулись, как она задергалась, – со слезами в голосе сообщила Софья Генриховна. – Без головы, а задергалась!
– То, что бегала без головы, вас не смутило! – укорила ее Татьяна.
– Так в темноте не видно было. Опять же я этакие куриные бега в детстве видала. А здесь уверилась, что она окончательно усопла…
– Это у нее novissima suspirium. То есть последний вздох! – блеснул латынью жених Софьи Генриховны.
– Пф-х-хх! – шумно выдохнул Петя, все еще стоящий замерев. – А я уж испугался, что опять нечто страшное…
– Ну, если вам такое не кажется страшным, то поищите страшное где-нибудь еще, – отчего-то сильно обиделась Татьяна, словно изо всех сил пыталась напугать Петю, а тот взял и не испугался. – Нам и этого достало!
– Простите! Я хотел сказать, что как бы жутко это ни выглядело… но дело вполне естественное.
