Я еще раз посмотрела на картину. Бороздки, проделанные на лице «слезинками» из чего-то очень едкого, исчезли. Наверное, художник успел это исправить. Я попыталась поискать еще какие-то отличия, но так и не нашла. Хотя мне казалось, что что-то я упустила.
– Что скажете? – спросил Дмитрий Сергеевич.
– Боюсь только то, что вы видите сами, – ответила я. – Что орудие убийства и вот этот ужасный оскал нарисованы самыми последними на этом портрете. Дмитрий Сергеевич, а он… насколько соответствует…
– Картине преступления? По счастью, лишь частично. Нож обнаружен в теле примерно в том положении, как на портрете. А вот лицо оставлено в нормальном состоянии.
В дверь постучали.
– Господин следователь! Там за телом прибыли.
– Пусть входят.
Вошли два человека с носилками, ловко переложили тело с дивана и почти легко подняли свою ношу.
– Что-то вы не высказали желания осмотреть труп! – ернически произнес судебный следователь.
– Вы его осматривали, и этого более чем достаточно, – серьезно сказала я. – Мы вас подменять не собираемся.
– И на том спасибо! – засмеялся Дмитрий Сергеевич. – За что все вас и полюбили, что пустого любопытства не проявляете. Если о чем спрашиваете или показать просите, всегда в том резон имеется. Но все равно, не дело это для юной девушки!
– Неужели от Дарьи Владимировны пользы не было? – спросил Петя.
– Была, и немалая. Но я все равно не рад, что она, да и вы этим занимаетесь. Пусть без вашего участия несколько важных дел либо очень долго не были бы раскрыты, либо так и остались бы не раскрытыми. Но раз вы здесь, то хочу пока задать вопрос: что вы думаете об этом портрете?
– Петр Александрович в живописи разбирается лучше меня, – сказала я.
– Ужасный портрет, – не задумываясь, произнес Петя и смущенно улыбнулся, догадавшись, насколько в данных обстоятельствах эта фраза двусмысленна. – Я не о том, что он испорчен. Он изначально был ужасен и безвкусен.
– Но как мне показалось, написано все старательно и аккуратно?
– Единственное достоинство. Композиция неверная, перспектива нарушена. Поза и одеяния вычурны. Даже сходства почти и нет. Вернее, сейчас его вовсе нет, а прежде почти не было, не всякий бы узнал, с кого художник писал.
– Ладно. Поверю вашей оценке. А что можете сказать касательно пририсованных частей?
– Э, а что вас интересует?
– Все!
– Ну… художник, который писал портрет, работал очень тонкими мазками, весьма аккуратно прорисовывал каждую деталь. Здесь же все грубо и наспех. Да это вы и сами прекрасно видите.
– Вижу, но и ваше мнение мне важно. Не попробуете оценить, как давно эта мазня на холсте появилась?
– Я почти и не рисовал… не писал маслом. Чуть попробовал и забросил. Но следуя простой логике, можно сказать… могу я прикоснуться?
– Уже можно.
Петя коснулся пальцами нескольких мест на портрете.
– Не могу сказать с полной уверенностью, но это можно спросить у художника. Про то, что именно он сегодня рисовал. То есть писал. Но вот здесь краска выглядит чуть более свежей, при этом высохла уже. А все эти добавления липнут к пальцам. Только это ничего не означает! И мазки здесь чуть жирнее, значит сохнуть должны несколько дольше. А еще неизвестно, не добавлялось ли в краску лишнее репейное масло именно для этих мазков.
– То есть вы затрудняетесь?
– Затрудняюсь, но рискну сказать, что нож и зубы нарисовали спустя примерно полчаса после того, как была прекращена работа над портретом. В Томске вам точнее вряд ли кто скажет, нет у нас очень уж опытных художников.
– Тут вы правы. Знаю, что нет таких, и догадываюсь, что больше и точнее вашего они не скажут. Да и время уйдет, все окончательно высохнет.
20
В дверь постучали. Дмитрий Сергеевич вновь подошел и приоткрыл ее сам.
С кем и о чем там шел разговор, мы не слышали, но спустя полминуты в номере появились сразу два новых действующих лица – помощник судебного следователя Михаил Аполлинарьевич и неизвестный мне мужчина. Впрочем, отчего-то мне сразу показалось, пусть я его никогда не видела и даже описаний его внешности не слышала, что это и есть тот самый художник, что писал портрет Светланы Андреевны. Чуть вытянутое лицо со слегка впалыми щеками, бородка-клинышек, усы с колечками, закрученными кончиками. Под распахнутым пальто блуза и бант на шее. Короче, его собственный облик отличался почти той же вычурностью, что и манера рисовать. То есть писать, потому масляными красками пишут, а рисуют карандашами и всем прочим.
– Итак, – обратился к нему следователь, – Аркадий…
– Агеевич! – подсказал вновь пришедший.
– Аркадий Агеевич, сообщите мне о цели вашего прихода сюда.
– Я явился с целью продолжить сеанс по написанию портрета госпожи Козловской. Видите ли, я художник!
Дмитрий Сергеевич улыбнулся ему почти приветливо.
– Вот этого портрета? – спросил он.
– Разумеется… Господи! Да кто же посмел! Это надругательство!
– Как следует из вашего возмущения, эти ужасные фрагменты сделаны не вами?
– Помилуй бог! Отчего мне портить свою почти завершенную картину?
Тут Аркадий Агеевич слегка смутился, потупил глаза, но тут же гордо вскинул голову.
– За этот портрет мне была обещана немалая сумма вознаграждения! Так вы здесь по этому поводу? А где госпожа Козловская?
– Вы присядьте, окажите любезность, – попросил Дмитрий Сергеевич, который, похоже, боялся сообщить художнику причину своего присутствия и отсутствия госпожи Козловской – тот мог, пожалуй, и в обморок упасть, этакий нервический вид у него был.
Художник сел на указанный стул и стал нервно теребить свой бант.
– Дело в том, что госпожа Козловская убита, – мягко и с сожалением произнес Дмитрий Сергеевич.
– Вот незадача! – воскликнул Аркадий Агеевич. – Простите, хотел сказать, что…
И махнул рукой, так и не подобрав слов.
– Я вас отлично понимаю, для вас госпожа Козловская была лишь выгодным заказчиком, а никак не близким вам человеком.
– Так и есть.
Художник заметно волновался, но это как раз было понятным, любой человек в подобной обстановке потерял бы невозмутимость. Ничего иного я за ним не приметила. Разве что полное отсутствие внимания к нам с Петей. Мы здесь были явно лишними, и это не могло не бросаться в глаза. Впрочем, сама Светлана Андреевна назвала господина художника человеком рафинированным, то есть утонченной натурой. Он своим поведением это мнение подтверждал очень старательно, так что его нервное возбуждение могло служить объяснением и этому факту, то есть быть частью актерской игры.
