– Ведите меня к Медведеву! – приказала я студенту и даже чуть притопнула ногой. – Быстро!
Мой провожатый вздрогнул и растерянно огляделся по сторонам. То ли искал спасения от меня, то ли припоминал, куда меня вести. Но повел.
– Сударыня! – раздался за спиной голос хирурга. – Что же произошло?
– После! – невежливо отмахнулась я, но доктор Красильников воспринял это на свой лад и последовал за нами.
Кабинет профессора Медведева я увидела издалека. Дверь в него была распахнута и перед ней толпились несколько человек, заглядывающие внутрь с неприкрытым интересом.
– Извольте, коллеги, обратить внимание на весьма необычную психосоматическую реакцию этого пациента, – услышала я знакомый мне голос, тихий, но, казалось, способный быть слышным даже на фоне ружейной пальбы. – Резкий запах нашатырного спирта приводит к нервному тику трапециевидной мышцы. С согласия пациента мы подтвердим сделанное утверждение экспериментом…
Слушать дальше я не стала, потому что, грубо растолкав стоявших перед дверью, уже ворвалась в кабинет. Имелась у меня смутная надежда, что эксперимент сейчас проводится над господином Козловским. Профессора Медведева я прекрасно помнила по своему пребыванию в этой больнице в прошлом году, поэтому за жизнь Андрея Андреевича в ходе эксперимента не волновалась. Но на стуле посреди кабинета восседал мужик с бородой-лопатой, перевязанной головой и огромным синяком под глазом.
– Простите, что перебиваю, – невозмутимо заявила я, – но прошу немедленно сообщить мне, где сейчас находиться пациент Козловский, которого вы, профессор, недавно осматривали?
– Да-да, – выглянул из-за моей спины доктор Красильников. – Я его полчаса тому назад к вам направил.
– Да вы, сударыня, не переживайте! – профессор Медведев тоже признал меня. – Голова у этого господина не такая прочная, как ваша, но все обошлось. Легкое сотрясение мозга.
– Где он сейчас?! – едва не заплакала я, потому что все норовили отвечать не на мои вопросы, а говорить то, что им самим казалось важным.
– Возможно, в палате, – наконец профессор Медведев сказал о том, что меня интересовало. – Выписывать его, знаете ли, преждевременно.
– В какой палате?
– Коллеги! – обратился профессор к окружавшим его людям. – Вам не известно, в какую палату поместили предыдущего пациента? Увы, сударыня, никто не знает.
Я задумалась, лихорадочно ища выход из столь бредовой ситуации.
– Коллеги, раз уж выпал случай, то рекомендую вам обратить внимание на то, что напряженный мыслительный процесс, очевидно происходящий в этой очаровательной светлой во всех отношениях головке, находит внешнее отражение не только в мимике лица, но и в напряжение всех членов.
Я даже не поняла тогда, что сама вдруг стала объектом изучения.
– Хорошо, – сказала я. – Спрошу иначе. Где у вас палаты для самых важных или самых богатых больных?
– Я знаю! – очень обрадовался студент, которого я вынудила сопровождать меня. – Они на этом этаже, но в противоположном крыле здания!
– Ведите!
– Коллеги, мы с вами созерцаем прекрасный образчик того, как внутреннее нервное напряжение, видимо, вызванное беспокойством за близкого человека, выражается в размашистых движениях, широком шаге и сосредоточенном выражении лица…
К моменту, когда я услышала эти слова позади себя, мы прошли уже добрые две дюжины шагов, так что из кабинета они до меня донестись не могли. Я обернулась и ужаснулась. Сейчас за нами следовал уже не только доктор Красильников, но и профессор Медведев со всеми своими интернами, ассистентами, студентами и даже с бородатым пациентом. Не больница, а сумасшедший дом! Но я не могла позволить себе тратить время, чтобы прекратить это странное преследование.
– Вот эти три палаты предназначены для самых важных больных! Угловая самая роскошная.
Ни на секунду не задумываясь, я прошла к самой дальней палате и вновь безо всякого стука отворила двери.
Андрей Андреевич, прикрыв глаза, лежал на кровати, мало чем уступающей кроватям в номерах «Европейской» или в его собственном особняке. Рядом с ним находился… э-э-э… скорее всего фельдшер со шприцем в руках.
– Вы не беспокойтесь, – уговаривал он больного, словно маленького ребеночка, – больно не будет. Рука у меня легкая, даром что на медвежью лапу смахивает.
Собственно, этот фельдшер и весь целиком смахивал на медведя. Ростом и шириной плеч точно. Лицо с благодушной улыбкой выглядело простоватым и добродушным. Я успокоилась и шумно выдохнула.
– Сударыня! – обратился фельдшер ко мне предельно вежливо. – Сюда нельзя. Больному покой нужен, а вы без спросу да в верхней одежде! Выйдите немедленно!
– Хорошо, хорошо. Вы только шприц отложите в сторону, – последнее я попросила просто так, на всякий случай.
– Но я должен сделать укол, – в глазах фельдшера что-то промелькнуло, может, испуг, может, недоумение. А уж нежелание убрать шприц явно нарисовалось на лице. Оказавшемся совсем не простоватым и тем более не доброжелательным, едва с него сползла улыбка.
Андрей Андреевич открыл глаза, всмотрелся в мое лицо и заулыбался.
– А в чем дело, Дарья Владимировна? – спросил он.
– Возможно, что доктор прямо сейчас изменит вам предписания по вашему лечению.
– Доктор предписал сделать укол, и он будет сделан, – заявил фельдшер уже без тени вежливости. – А вы немедленно покинете помещение, или я вышвырну вас вон.
Вот зря он это сказал. Только разозлил меня и себя разоблачил. А тут еще подоспел доктор Красильников и заявил с порога:
– Я никаких уколов не прописывал!
– А я прописал лишь успокоительные капли, коллега! – поддержал его профессор Медведев, также появляясь за моей спиной. – Что за самоуправство, господин Копылов!
– Это не самоуправство. Это покушение на жизнь, – сообщила я.
Видимо, в этот раз я сама сказала лишнее и неправильное, потому что этот самый Копылов вдруг перехватил шприц, словно нож, и замахнулся на господина Козловского. Но Андрей Андреевич, благо фельдшер стоял со стороны его здоровой руки, ударил его по запястью, шприц вылетел из руки, отлетел в сторону, но, упав на пол, каким-то чудом не разбился.
Копылов резко выдернул спрятанный у него позади за поясом брюк револьвер.
– Рекомендую стоять всем смирно! – крикнул он, нервно сглотнув.
– Господин Красильников, – бросила я через плечо, – сейчас у вас будет еще один пациент. Вероятно, очень серьезный, с переломами всего и вся!
Нападать первой на такого огромного, несомненно, очень сильного и, вполне возможно, достаточно ловкого человека было бы глупо. А вот смутить его словами удалось. Он в изумлении глянул на меня, словно слон на Моську, но вдруг стал переминаться с ноги на ногу. Значит, занервничал, а возможно, и перепугался.
