— A-а, мы занялись психоанализом?!
— Необязательно быть психоаналитиком, если речь идет об очевидных вещах. Ты действительно ищешь страданий и боли, иначе прислушалась бы к моим доводам.
— Доводы совершенно ни при чем. Я чувствую, понимаешь, чувствую так, а не иначе. И никакими доводами тут не поможешь. Почему твои доводы не помогают тебе забыть Лизл? Ведь это тоже грезы!
Тео потер глаза, лоб…
— Давай вернемся к этому утром. Время уже за полночь, и я очень устал.
— Как угодно, — ответила она.
Они легли на широкую супружескую кровать. Сердце стучало громко, подобно молоту. Она лежала, сжав руки в кулаки, напряженная, словно перетянутая струна. Придет ли сон, облегчит ли эту муку? По дыханию Тео она поняла, что он тоже не спит.
Немного погодя она ощутила на плече его руку — ласковую, сочувственную. Потом рука скользнула дальше, к груди.
— Нет, — сказала она. — Я не могу. Все ушло, кончилось.
— Что значит «кончилось»? Навсегда?
— Да. Все застыло и умерло. — Она заплакала. Холодные слезы стекали по вискам, тихие, беззвучные слезы. Но Тео, конечно, знал, что она плачет. Он снова коснулся ее, ища ладонь, но она убрала руку. Спустя несколько секунд он повернулся к ней спиной, подтянул подушку, и Айрис поняла, что он отодвинулся на самый край кровати.
Рано утром, проспав не больше полутора-двух часов, Тео встал и вышел из спальни. Без труда нашел в нью-йоркской телефонной книге нужный номер, снял трубку.
Пару недель назад, выходя от своего дантиста, Тео задержался на пороге, пережидая внезапный ливень. Рядом остановилась девушка, зубной техник из соседнего кабинета. Ей было на вид года тридцать два. Типичная уроженка Скандинавии с присущей им откровенной, бьющей красотой здорового тела. Они болтали, пока не кончился дождь: о лыжах, о Нью-Йорке и о городке в Норвегии, где она родилась.
Прощаясь, он сказал, что беседовать с ней очень приятно, а она ответила: «Придет охота побеседовать еще — звоните. Мой номер в телефонной книге». Охота пришла. Он набрал номер.
— Ингрид? Здравствуй, — сказал он мягко, услышав ее голос. — Это Тео Штерн. Помнишь меня?
39
Машина, тихо урча, бежала на север. Тео обожал такую погоду: сияющий, хрустящий морозец. Зима вообще его время года. Он любит медленное круженье снежинок на фоне пасмурного неба; черный, какой-то японский узор голых веток; предощущение зимних костров, густого сытного супа и толстых одеял на высоких постелях. Пересекая границу между Массачусетсом и Вермонтом, он невольно сравнивал окрестности с Австрией и находил, что отличия почти неощутимы.
Попытался настроить приемник, но чем дальше от Нью-Йорка, тем больше помех и треска перекрывали Девятую симфонию Малера, и, отчаявшись, он выключил радио. Теперь лишь поскрипывали дворники по стеклам да шуршали об асфальт шины.
Хорошо бы Ингрид ехала с ним, а не отдельно. С ней так хорошо и легко. С первого дня. Она может смеяться, может молчать, но от него при этом не ждет и не требует ничего. Ни к чему его не принуждает. Раз в неделю он ездил в Нью-Йорк читать лекции, а потом, заранее условившись, что на работе он в этот день не появится, ехал прямиком к ней, и они проводили вместе долгие часы. Какая же свобода царила в этих двух тесных комнатенках! Его встречала тихая музыка, в духовке грелся хлеб. Вместо занавесок окна закрывали вьющиеся стебли растений, и на стоявшую между окон кровать всегда падала пятнистая тень, и пахло влажной зеленью. Иногда они, не вставая, весь день слушали музыку. Ингрид курила, и сладковатый запах ее сигарет теперь напоминал о ней всегда, где бы Тео его ни учуял. Часы, проведенные с Ингрид, придавали ему бодрости на всю неделю.
Но ехать вместе — пускаться на безрассудный риск. Никогда нельзя предвидеть, кого встретишь, хотя Тео выбрал этот отельчик для лыжников именно за то, что он стоит на отшибе. Никто из знакомых о нем даже не слыхивал и уж тем более не был тут постояльцем.
Заранее уверенный, что Айрис с ним ехать откажется, он не преминул сказать: мол, хорошо бы выбраться на пару денечков покататься на лыжах. «Ты бы тоже нашла себе приятное занятие. Пока я на трассе, можешь погулять по окрестным деревушкам, там россыпи антиквариата». Но она отказалась наотрез.
«Поезжай, тебе это на пользу», — сказала она заботливо, словно пеклась о здоровье близкой приятельницы.
Такие уж установились между ними отношения.
И как их изменить, он не знает. Острота бунта Айрис со временем притупилась, но зато она неизменно пребывает в мрачном, почти угрюмом настроении. Так и в природе случается: пронесется по голубому, залитому солнцем небу одно облачко, второе, а глянешь через час — весь небосвод заволокло тучами. Они по-прежнему спят в одной спальне, поскольку свободных комнат в доме нет, но вместо широкой двойной кровати она купила две узкие. Купила — и явно ждала, чтобы он высказался. Но он промолчал. И лишь подумал в озлоблении: тебе так хочется? Пожалуйста! На здоровье! Да и что говорить, когда все слова уже давно произнесены? Он слышал о супружеских парах — из поколения его родителей или, скорее, дедушек и бабушек, — которые проживали под одной крышей целую жизнь, не перекидываясь друг с другом ни единым словом. Прежде он подобным рассказам не верил, но теперь понял, что это возможно. Нет, разумеется, они с Айрис разговаривают, и вполне мирно: они слишком заботливые родители, чтобы попусту тревожить детей. Они беседуют за завтраком и ужином, ходят на родительские собрания и к ничего не подозревающим друзьям. В клубе он почти не бывает. В этом Айрис оказалась права: клубный дух не для него. Да и день, проведенный с Ингрид, куда приятнее лихорадочной мышиной возни клубных завсегдатаев. Он улыбнулся.
Вот так обстоят дела. Доказать Айрис самые простые истины ему не удалось: мучения ее неиссякаемы и сама она неисправима. Зато ей, видимо, удалось его кое в чем убедить. Да, да, каким-то необъяснимым образом ее предположения постепенно перестали казаться такими нелепыми и дикими. Чудовищные извивы ее фантазии обрели логику и стали походить на правду. Хотя бы отчасти.
Может, она права и я действительно не хотел жениться? Об этом неловко и стыдно думать, но — похоже, она права. Я помню только одно: безмерную, бездонную усталость. Я так хотел отдохнуть. Может, я просто жаждал залитых солнцем комнат, чтобы у окна, в полукруге эркера, стоял рояль, чтобы птицы свистели и щелкали в кустах… И не видел другого способа получить этот благословенный покой, кроме женитьбы? Неужели она права?
Да, еще я хотел детей, хотел мальчика — словно можно было вернуть того, первого! И у меня действительно чудесные дети: смышленый постреленок Джимми; ранимый, не в меру задумчивый и порой даже трудный Стив; и Лора — розовое, кудрявое существо, похожее на… Господи, разве способен мужчина толком описать свою единственную, свою обожаемую дочь?
Вот бы Айрис тоже довольствовалась тем немалым, что у нас есть: детьми, да и самой жизнью, которая, ей-Богу, неплоха. Зачем прибедняться? Они жили по-настоящему хорошо! Но ей этого мало, она хочет чего-то, чего я ей дать не могу. Я чувствую… чувствовал, будто кидаю нищему жалкие монеты, которые его конечно же не спасут. Она мечтает, чтобы я ее боготворил. Я ее боготворить не могу.
