Шевельнувшись, она сама себя будит.
А если он и захочет жениться, ему не позволят родители. Они Лору не примут. От страха за внучку пересыхает во рту. В рассветном сумраке она различает рубашку и джинсы, небрежно брошенные на стул. Детская одежка, совсем ребенок. Беспечный и глупый ребенок!
Айрис известно обо всем. «А мама-то знает?» — спросила Анна у Лоры в первую очередь. «Конечно! Она немного боится, вдруг я разочаруюсь. Но верит, что я о себе позабочусь». И только? И ни слова о том, что есть грех? Об истинах, с которыми жили или пытались жить наши предки тысячи и тысячи лет? О чем думает Айрис? Что она за мать, в конце-то концов?!
Рассуждаю совсем как Джозеф.
Еще в Париже Лора призналась: «Мама велела тебе не рассказывать, а то ты придешь в ужас».
«Тогда почему ты рассказала?»
«Люблю, чтобы все было по-честному».
По-честному! Таков их лозунг. Не важно, что мы творим, если сразу обо всем докладываем.
«А папа тоже знает?» — спросила Анна.
«Нет, он слишком расстроится. У него двойной стандарт. Слышала о таком? Естественно для мужчин и дурно для хороших девочек».
«Я с этим вполне согласна».
«Нана!!! Почему? Чем отличаются мужчины и женщины? То есть чем…»
«Разница невелика, — сердито ответила Анна. — Просто женщина может забеременеть».
«В наше время — нет! Совершенно необязательно!»
Вы подумайте! Вы только подумайте! Анна тихонько встает, начинает одеваться. Как дешево они себя ценят! Готовы кормить, стирать, убирать! Готовы спать с человеком, который взамен ровным счетом ничего не должен, в котором нет ни преданности, ни ответственности, который сегодня здесь, а завтра — и след простыл! Боже мой, Боже мой!
В коридоре, почти под дверью, громкие голоса. Плохое воспитание: ни такта, ни элементарной вежливости. Устроить такой шум в семь утра!
На ноге мозоль от новой туфли. Больно. А какие цены заламывают за обувь! Нет, теперь честный труд не в почете. Кругом сплошная, как выражаются дети, «обдираловка». И сами дети в первых рядах: лишь бы вытрясти у родителей побольше денег.
Она понимает, что устала, раздражена и сердита. Ничего, через два дня она будет дома. Усядется в саду с книжкой — любой книжкой про любой век, кроме этого, кошмарного, который достался на ее долю. Будет сидеть и читать. Просто сидеть и читать, а мир пускай страдает и мается без нее.
Конечно, путешествовать надо людям помоложе. Лет пять назад она была куда выносливее, крепче на ногу. Но она упиралась. Особенно возражала против круизов, поскольку наслушалась, как детки отправляют старых вдов кататься по морям: мол, на борту за старушкой присмотрят, их всегда сопровождает доктор, и если что, не дай Бог, случится, о маме позаботятся, а мы тем временем от нее отдохнем. Но этим летом ей вдруг захотелось за границу. Захотелось снова побывать во Франции, которая очаровала ее когда-то раз и навсегда. И захотелось увидеть Израиль.
«Но почему именно этим летом? — запротестовала Айрис. — Ты же знаешь, я дописываю докторскую и не могу прерывать работу».
«Я тебя и не прошу. Я вполне в состоянии поехать одна».
«Мама! Тебе семьдесят семь лет!»
«Ты хочешь сказать, что я могу умереть и дороге? Что ж, тело тебе перешлют».
«Не говори глупостей, противно. Но может, ты все таки подождешь? К следующему лету я освобожусь и съезжу с тобой».
«Мне, как ты справедливо напомнила, семьдесят семь лет. Я не могу ждать целый год».
И она победила. Сошлись на том, что Айрис посадит ее на самолет, а Лора, которая уже путешествует по Европе с подружками, встретит Анну в Париже и поедет вместе с ней в Израиль.
Даже самой себе Анна не признавалась, что волнуется. А волновалась ужасно. Еще бы! Она летит в Европу! Однако реальность оказалась куда прозаичнее, чем она ожидала. Внутри самолет похож на междугородний автобус, а перелет занимает даже меньше времени, чем иные автобусные поездки. То ли дело путешествие в Европу в 1929 году! Они готовились, покупали непроницаемые для ветра и брызг плащи, чтобы гулять по палубе, и вечерние наряды, чтобы щеголять в кают-компании. Ей даже подарили дневник. Играл оркестр, и они танцевали, а переборки и пол под ногами восхитительно подрагивали от работы судовых двигателей, и корабль мерно шел, рассекая волну, за море-океан, на другой конец света. Звучит-то как! «Другой конец света»! Увы, трепет перед расстояниями канул безвозвратно.
А вот Париж ничуть не изменился: ни пейзаж за окнами гостиницы, ни гладиолусы в вестибюле — все точь-в-точь, как тогда. Она с прежним удовольствием прислушивалась к звукам французской речи, похожим на шелест тафты, на журчанье и плеск воды. Люди входили, выходили: бизнесмены с черными портфелями — шаг четкий, деловитый; дамы с пуделями на поводках. Пока хозяйки пили чай, терпеливые собачонки зевали под столиками; на ошейниках у них посверкивали искусственные бриллианты.
Наконец появилась Лора. Дорогая, любимая Лора! Даже платье надела — из уважения к бабушке, и Анна была ей за это безмерно благодарна. Хотя, появись она в этом шикарном вестибюле с рюкзаком и в самых затрепанных штанах, Анна на радостях все равно бы ей все простила.
Лора тут же запросилась в душ. Как бродяжка или беспризорница разахалась при виде роскошной, просторной ванной. А спустя время вылезла оттуда чистенькая, пахнущая Анниным шампунем.
«Нана, ты не против, если я кое-кого приглашу к обеду?»
«Я против? Что ты! Разумеется, приглашай. Хоть всю свою компанию».
«Нет-нет! Пообедаем втроем. Мы всю Европу вместе объездили».
«Хорошо. Я ее знаю?»
«Не ее, а его».
Так Анна впервые услышала о Робби Макалистере.
Лора открывает глаза и тут же зажмуривается, ослепленная сиянием дня. Щеки у нее как у ребеночка: румяные и чуть влажные со сна. А этот мальчишка, этот паршивец, видит ее такой каждое утро! Да по какому праву?! Он ей кто — властелин? Хозяин? Анна так сердита, так сердита — и на него, и на Лору.
Вот глупышка! Портит себе жизнь. И какую жизнь! Все при ней, все дороги открыты! Счастья своего не понимает!
Рассуждаю, как Джозеф.
— Нана, ты выспалась? Знаешь, я жутко голодная, — говорит Лора.
— Так поешь. Только поторопись. Шофер заедет за нами в половине девятого. — Анна говорит чересчур резко, но совладать с собой не может.
Лора смотрит на нее долго, слегка удивленно. Но молчит. Одевается, молча проглатывает завтрак…
Кладбище расположено на вершине холма. Сперва их провели по всему кибуцу: вот детская, вот библиотека, вот столовая — здесь он гулял, ел, работал, — мимо коровника, откуда выглядывали большие, неуклюжие, безответные животные с печальными глазами. Теперь они идут вверх по склону.
