За завтраком он сказал:
— Я прочитал ночью письмо от твоих братьев. Проснулся в час, а потом что-то не спалось…
— Хорошо, что они часто пишут.
После окончания войны от братьев стали поступать добрые вести. Дан вышел из четырех лет сражений без единой царапины. Эли отделался перебитой рукой — шрапнель попала. Локоть теперь не сгибается, но зато ее брат награжден медалью за отвагу и изрядно продвинулся на фирме, перепрыгнув, после гибели трех своих начальников, сразу через три ступени служебной лестницы.
— Как ни дико это звучит, война — если не погибнешь — может принести человеку большую пользу, — сказала Анна.
— Да уж… — Джозеф горестно вздохнул. — Солли-то как процветает!
И впрямь, кто бы мог подумать, что Солли вдруг пойдет в гору? Его хозяин сколотил капиталец на производстве штанов для армии, расширил дело и перевел Солли в филиал — сначала помощником мастера, а потом и мастером.
Левинсоны переехали в отличную — куда лучшую, чем у Джозефа с Анной, — квартиру на углу Бродвея и Девяносто восьмой улицы. Целых пять комнат!
— Я за них очень рада, — искренне сказала Анна. — Столько детей, их так тяжело растить. Хорошо, что им улыбнулась удача. Руфь шепнула мне по секрету, что Солли, на пару с кем-то, собирается открыть свое дело. Ему в конце концов удалось накопить тысячу-другую.
— Проклятая штука — удача!
— Ты что, завидуешь Солли?
— А ты как думала?! Он достойный человек — ты знаешь, я всегда его любил и ценил, — но, видит Бог, он не семи пядей во лбу! Самый обыкновенный трудяга — и на тебе! Обскакал меня, обскакал вчистую! Что, я не вправе завидовать?
— Джозеф, мы прекрасно живем, — сказала Анна, но попытка утешить разъярила его еще больше.
— Прекрасно?! — Он хлопнул рукой по столу. — Мне двадцать восемь лет! Не успеешь оглянуться — тридцать! А я ничего не достиг! Я ноль, понимаешь, ноль! И живу в трущобе.
— Это не трущоба! Здесь живут приличные, уважаемые люди.
— Очень уважаемые! Продавцы, шоферы автобусов, почтальоны, несчастные заезженные клячи, которые перебиваются с хлеба на воду. Вроде меня. — Он встал и заметался по кухне из угла в угол. — А что будем делать, когда я постарею и не смогу работать по десять-двенадцать часов в сутки? Что тогда? Цены-то растут прямо на глазах! И мы с каждым годом будем жить все хуже и хуже.
Про цены он говорил чистую правду. С каждым послевоенным днем жизнь становилась дороже. А Джозеф не зарабатывал ни центом больше. Это тоже была чистая правда.
— Анна, мне страшно. Я смотрю в будущее, и мне страшно — впервые в жизни.
На висках у него тонкие венки. Одна набухла и подрагивает, подпрыгивает при каждом его слове. Анна не замечала ее прежде. А руки у него забрызганы краской. В пятнышках, как у старика. Он выглядит много старше своих двадцати восьми лет, подумала Анна. И ей тоже стало вдруг страшно.
Однажды Джозеф влетел домой возбужденный и сразу, с места в карьер, выложил новость:
— Знаешь, что сказал сегодня водопроводчик Малоун? Здесь, неподалеку, можно купить дом, совсем за бесценок! Владелец прогорел, потерял на какой-то афере кучу денег, и, ко всему прочему, его дети больны астмой. Один чуть не умер зимой. Они поэтому срочно переезжают и хотят продать дом побыстрее. — Джозеф ходил взад-вперед по комнате. — Малоун и еще один парень предлагают мне войти с ними в долю. Нужно внести две тысячи. Где мне взять две тысячи?!
Еда на тарелке осталась нетронутой. Машинально взятая газета тут же выпала из рук.
— Твой журнал пришел, лежит на столе, — сказала Анна.
Он всегда прочитывал «Сатердей ивнинг» до последней строчки. Этот субботний журнал да еще вечерняя газета и составляли все его чтение. На утреннюю газету у него не хватало времени.
Он полистал журнал без всякого интереса и тут же отложил, всецело поглощенный одной заботой: где раздобыть две тысячи долларов. Ничего-то у него не получится, с жалостью подумала Анна и села штопать сыну штаны. Тишина висела гнетущая. Анна понимала, что надо бы разрядить обстановку, но не знала как.
Наконец Джозеф произнес:
— Анна, я кое-что придумал.
— Что же?
— Когда ты жила у Вернеров, они ведь были добры к тебе, правда? Может, если ты попросишь, они дадут нам в долг?
— Что ты, конечно, нет!
— Почему? Я верну с процентами. Они же богатые люди! Может, они даже обрадуются, что есть возможность сделать доброе дело! Я слыхал, у богачей так бывает.
Анна ослабела от ужаса. О чем он ее просит?
— Ну позвони! Попытка не пытка!
— Джозеф, пожалуйста, не надо! Я готова сделать для тебя что угодно, только не это.
— Но я не прошу тебя ни о чем дурном! Ты что, слишком гордая? Не можешь взять денег в долг?
— Джозеф, не кричи, разбудишь Мори.
Спать легли молча. Она видела, что муж очень рассержен. Сердился он редко, и Анне было страшно.
— Джозеф, не заставляй меня, — прошептала она и тихонько погладила его плечо.
Он отодвинулся, отвернулся и притворился, что засыпает.
Утром он снова завел вчерашний разговор:
— Сколько я, черт возьми, мог бы сделать, достань я эти деньги! Мы с Малоуном отремонтируем дом собственными руками, повысим плату за аренду, а потом продадим! Это же начало! То самое начало, которого я ждал столько лет! И все уплывет из рук! Другого случая может не быть!
Он меня доконает, подумала Анна.
— Я бы сам пошел, но я их толком не знаю. А тебе они поверят.
На третий день она сдалась.
— Хватит, замолчи, Бога ради! Завтра я позвоню миссис Вернер.
Субботним утром она поднималась по ступеням знакомого дома на Семьдесят шестой улице. День выдался не по-мартовски теплым, но все же не настолько, чтобы потеть. А она чувствовала на спине, меж лопаток, капельки пота. Эта женщина… Она скажет: «Вы чудесно выглядите, Анна. У вас родился мальчик? Как славно!» Потом выпишет чек — неужели выпишет? — и протянет мне с милой, полной достоинства улыбкой.
Она позвонила. И представила, как по дому раскатился перезвон колокольчика. Минуту спустя дверь открыл Пол Вернер. В пальто, с каким-то свертком в руке.
— Анна, — сказал он. — Анна!..
— Ваша мама назначила мне встречу.
— Но мама уехала в Лонг-Бранч, на неделю. Там сейчас вся семья.
— Она велела мне прийти сегодня в десять.
— Сегодня? Давай посмотрим у нее на столе. Может, она оставила записку? — И, видя, что Анна не двигается с места, он позвал: — Пойдем же наверх, Анна.
Комната миссис Вернер ничуть не изменилась. Канапе, обтянутое тканью с цветочным рисунком, на нем корзиночка с вышиванием. На письменном столе новая фотография: портрет ребенка, явно сделанный профессионалом. Чей ребенок? Его?
