— Дайте мне срок до послезавтра, — попросил Джозеф. — Попробую с ним связаться.
Где Малоун раздобудет такую сумму, Джозеф представлял смутно. Он заказал трансатлантическую телефонную связь и после долгих часов ожидания услышал еле различимый, прерывающийся голос телефонистки из гостиницы в Вексфорде: «Мистер и миссис Малоун взяли напрокат машину и уехали к родственникам за город. Нет, адреса они не оставили; нет, вернуться до отплытия корабля не собирались».
Значит, раньше чем через неделю переговорить с ним Джозеф не сможет, а через неделю будет слишком поздно.
Джозеф лег спать, преследуемый кошмарной явью — разорение друга было неизбежно.
Утром его разбудил телефон. Солли извинился за ранний звонок, но он не спал всю ночь и звонит теперь Джозефу: это его последняя надежда. Не сможет ли Джозеф добыть для него сегодня же сорок пять тысяч?
Но это же куча денег.
Да, он все понимает, но его акции совершенно обесценились. Он получил вызов от брокера на одиннадцать утра.
Господи, какой ужас.
Да, это ужасно. Это все, что у него есть, помимо страховки.
Джозеф удивился. Левинсоны жили на широкую ногу, и он был уверен, что денег у них куда больше. Видно, пыль в глаза пускали.
Это временное падение, с жаром уверял его Солли; у него предчувствие, что через месяц-другой рынок выровняется. Главное, чтобы Джозеф помог ему продержаться на плаву, пока акции не пойдут вверх. Тогда Солли тут же вернет долг.
Но ведь это очень много денег.
Джозеф не знал, что еще сказать, не знал, как еще объяснить, что он не может рисковать ради Солли, что если он для кого и рискнет, то в первую очередь ради Малоуна.
Солли с радостью уплатит любой процент, если Джозефа смущает именно это.
Нет, его смущает не это, он ни в коем случае не стал бы наживаться на людях, которых знает и любит. Но он не может подвергать опасности собственную семью. Он надеется, что Солли поймет его правильно. Ему бы очень хотелось помочь, но… А Солли уверен, что он использовал все возможности? Он обращался в банки? К ростовщикам?.. Голос Джозефа звучал все тише.
Да, Солли обращался куда только можно. Джозеф — его единственная надежда. Отказ — это его окончательное решение?
Да, хотя ему очень, очень жаль. Солли даже не представляет, как жаль.
Так закончился их последний разговор. В пять часов вечера Солли на этом свете уже не было.
Шофер вез Джозефа домой по улице, где жил Солли. Она оказалась запруженной людьми и полицейскими машинами. Тим высунул голову из окошка и спросил у какой-то женщины, что происходит.
— Человек из окна выбросился, — ответила она, и Джозеф уже знал, что это Солли.
Дома он сразу прошел к телефону. Ответил незнакомый голос — может, соседка?
— Там у вас ничего не… У вас все нормально? — спросил Джозеф, и вопрос не показался ему странным.
— Беда… — Женщина всхлипнула, едва сдерживая рыдания. — Ой, Господи, Солли на себя руки наложил!
Он тихонько опустил трубку, немножко посидел и позвал Анну. Несколько дней они с утра до вечера занимались Руфью. Она была так спокойна, словно сама умерла вместе с Солли. В квартиру все прибывали и прибывали люди, растерянные, подавленные. И не находили, что сказать в утешение. Что тут скажешь? Они обнимали Руфь, прижимались щекой к ее щеке и проходили в столовую, где соседки подавали всем горячий кофе, бутерброды, фрукты, пирожки, потому что живым надо жить. И есть.
Кто-нибудь время от времени говорил:
— Она еще не осознала утраты.
А кто-нибудь другой отзывался:
— Да, через неделю, а то и через месяц — вот когда ей будет по-настоящему тяжело.
Руфь меж тем сидела в гостиной на стуле, на котором обыкновенно сидел Солли. Толстая белая погребальная свеча горела в подсвечнике на рояле, задрапированном испанской шалью, которую Джозеф с Анной привезли из Европы всего несколько недель назад. Черная шаль с крупными цветами и бахромой, чересчур яркая, но именно о такой Руфь и мечтала. Она вдруг протянула руку к горящей свече — тонкую, почти прозрачную на фоне пламени.
— Пустота… пустота… — проговорила она и смолкла.
Джозеф стал просыпаться по ночам. Вздрогнет, вскинется, и в ту же минуту сон — он сразу понимал, что это сон, — растворялся в яви, и он помнил только четырнадцатый этаж, себя, карниз. То он влезает на подоконник, то уже стоит на нем. То в полный рост, то на коленях. Внизу, прямо под ним, ползут, блестят, точно крылья жучков, крыши машин. В лицо бьет ветер. Нет, это не его лицо, это Солли. Так кто там — Солли или Джозеф? — разжимает руку и в тот же миг в ужасе отшатывается, но — поздно. Поздно, слишком поздно, ему уже не удержаться. Кто это, Солли или Джозеф? Навстречу летит мостовая, она вздыбилась океанской волной и взревела океанским ревом. Кто, Солли или Джозеф? И вдруг — на плече рука. Анна.
— Тише, тише. Джозеф, проснись! Тебе приснился дурной сон. Тише, милый, успокойся.
Он очень тревожился за Малоуна. Тот ходил, словно побитая собака. Часами просиживал в кабинете с отключенным телефоном. Толстый, как все весельчаки, он похудел фунтов на двадцать пять, и на шее у него появились дряблые складки.
Однажды Джозеф заглянул к нему в кабинет. Друг стоял у окна и глядел вниз. Когда Малоун оглянулся, Джозеф понял, что он плачет, и хотел было тут же прикрыть дверь, но Малоун сказал:
— И как это я, дурак, не понимал, что никакой подъем не длится бесконечно, что у горы два склона?..
— Ты не один такой, — только и заметил Джозеф. Больше он из себя ничего выдавить не сумел.
Джозефа волновала стройка. Одно здание находилось в стадии завершения, но обсуждать дела с Малоуном теперь было без толку. Тогда Джозеф решил посоветоваться с адвокатом. Тот предположил, что банк может не дать им последнюю ссуду на строительство. Уже лопнули три крупных банка, остальные в осаде: вкладчики желают забрать вклады. В таких условиях и самый надежный банк не способен давать кредиты. Что им в таком случае делать? Как достраивать дом?
Он решил завтра же поговорить с банкиром. Причем лично, не по телефону, и очень осторожно, продумывая каждое слово. Нельзя же, в самом деле, прийти к людям и сказать, что ходят, мол, слухи, что вы вот-вот обанкротитесь.
Он приехал в банк к десяти утра. На тротуаре у входа толпились люди. Старушки, служащие в строгих костюмах, рабочие в комбинезонах. Они шумели, дергали двери. Двери были закрыты.
Как же быть? Его детище, девятиэтажное здание с пентхаусом — теперь модно особняки на крышах строить — в фешенебельном Верхнем Ист-Сайде. Не дом, а конфетка! Строительство еще не окончено, а он, как всегда, уже наполовину арендован. Еще сто тысяч — и дом готов. Похоже, надо вложить собственные средства. Взять ссуду у самого себя. Но это почти все его деньги! Лишить себя капитала?
