Крис прошептал Мори на ухо:
— Дядя Джеймс перенес полиомиелит, остался инвалидом, и путешествовать ему, сам понимаешь, нелегко. Иногда он все-таки выбирается, но путь слишком далек. Они живут в штате Нью-Йорк. В Брюерстоне.
— Бедняга.
— Да уж, подкосило так подкосило. Он был известным адвокатом, представлял во Франции интересы многих американских банков, и вдруг… Это случилось двенадцать лет назад. После болезни он вернулся домой, там у него небольшая практика. Но у семьи вся жизнь пошла наперекосяк.
— Агги отличная девчонка, тебе понравится, — вступил в разговор Томми. — Она учится в Уэллесли. В прошлом году приезжала на дедушкин день рождения, и мы вместе были на ярмарке и катались на чертовом колесе. И в теннис она здорово играет.
Мистер Гатри засмеялся:
— Наш Томми неравнодушен к девочкам, потому что у него нет родных сестер. Девочка в нашем доме — существо редкое, заметное. — Он встал. — Ну, кто как, а я на боковую. Кто желает сыграть с утра в теннис? Причем с утра — это с утра, а не в полдень.
— Мори, ты как? — спросил Крис. — Вообще-то я хотел завтра прихватить еды и покататься на лодке. Но можем сперва перекинуться. Только пораньше.
— Я готов.
— В шесть. По рукам?
— По рукам.
Несмотря на приятную усталость, он не засыпал довольно долго. Лежал и слушал шорохи ночи, раскаты далекой грозы, шум ветра в листве. Он был точно зачарованный. Какая приятная, доброжелательная, благородная и в то же время простая семья. Как хочется быть своим в этом доме. Я ведь этих людей понимаю, чувствую… Я — здешний.
Он понимал, что она некрасива, но не мог отвести глаз. Маленькая, легкая в движениях. Вроде птички или, быть может, фавна — ему хотелось сравнить ее с кем-то быстрым, чутким и нежным. Она была очень смугла: кожа, волосы, даже глаза — карие, с золотинкой. Кошачьи глаза. Ей бы очень подошло имя Сентябринка.
Она приехала вчера. А сегодня они лежали вдвоем на плоту. Все уплыли на лодках, но Агата отказалась.
— Останься и ты, со мной за компанию, — сказала она Мори. — То есть ты, конечно, делай, что хочешь…
— Хочу составить тебе компанию, — ответил Мори.
И теперь они лежали на плоту, и солнце жгло, а ветер остужал им спины. Неожиданно Агата нарушила дремотную тишину:
— Мори, можно я задам тебе один вопрос?
— Конечно.
— Ты беден?
Он приподнялся на локте:
— С чего тебе в голову взбрело?
— Прости, я не хотела тебя обидеть. Просто показалось… может, ты ведешь себя иначе… ну, как-то тише… потому что ты беден? Я-то знаю, каково быть бедным, мы единственные бедняки в этой семье.
Тоже мне бедняки, с усмешкой подумал Мори, вспомнив о жутких домах-клоповниках, откуда выбрались когда-то его родители и где до сих пор влачат жалкое существование другие, незнакомые ему люди. «Бедняки».
— Нет, — ответил он тихо. — Мы не бедны. Отец по нынешним временам зарабатывает очень неплохо.
— Тогда, наверное, это потому, что ты еврей.
Он оторопел. Что ей ответить?
— Крис сказал мне, что ты еврей.
— Это такая интересная тема для беседы?
— По-моему, да. Я знаю очень мало евреев, так — пару девочек, которые со мной учатся. Но папа столько о них говорит, что мне стало любопытно.
— Ничего любопытного нет. Обыкновенные люди, как все. Есть среди них грешники, есть святые.
— Мой отец их ненавидит. Обвиняет во всех бедах — с сотворения мира. Ненависть к евреям у него вроде хобби — как у дяди Венделла раскопки в Греции.
Вроде хобби! Мори сглотнул и ухватился за возможность переменить тему:
— Дядя Венделл, должно быть, повидал много интересного?
— Еще бы! Надо как-нибудь его разговорить. Столько порасскажет! Он ведь из другой ветви семьи. Книжная душа. Не в пример обитателям этого дома.
Мори, кстати, заметил, что в доме выращивали цветы, шили и вязали, заботились о жизненных удобствах, но не читали. Здесь вовсе не было книг. Только старое издание Британской энциклопедии да «Географический журнал».
— Могу поспорить, Крис выше «удов» не поднимается, — заметила Агата.
— Да… нет. Впрочем…
Она засмеялась:
— Не бойся, это никакое не предательство. «Любовь» Криса к наукам ни для кого не секрет, и его родителей это ничуть не волнует.
— Не волнует? Трудно представить.
— Почему? Разве твоих родителей волнуют твои отметки?
— Конечно. — Он вспомнил, как незадолго до окончания школы он впервые в жизни получил отметку ниже «отл. с минусом». Заработал «хор» и даже с минусом по ненавистной химии. Отец тогда спросил — удивленно, но спокойно: «Мори, что делает в твоем табеле эта отметка?»
— Они никогда не принуждали меня учиться, — сказал он. — Не ругались, не сердились, как в других семьях. Но ведь можно давить и молча. Ну, просто ты знаешь, чего от тебя ждут. Знаешь, что надо использовать возможности, которые тебе дали, а не используешь — вроде как подведешь родителей.
— Да, я слышала, у евреев образование в большом почете.
Ну вот, опять! Ни о чем поговорить нельзя, чтобы не вкралось, не вылезло, не помешало… Различие. Несхожесть.
— Я тебя обидела?
Он резко повернулся:
— Скажи, ты тоже как твой отец?
— Я? Ты о чем?
— Ну, про евреев…
Она засмеялась:
— Конечно, нет. И спрашивать незачем. Я во все эти глупости не верю. И никто в семье не верит. Дядя Венделл вообще человек очень либеральный, широких взглядов…
— А твоя мама?
Агги на миг задумалась. И медленно произнесла:
— Мама… Знаешь, трудно представить, как и что думала бы моя мама, если б рядом не было папы. Она очень подвержена его влиянию, особенно теперь, когда он все время дома. Мне, честно говоря, кажется, что он так мрачно настроен из-за болезни. Если нигде не бываешь, не вращаешься среди людей, взгляды у человека неизбежно сужаются, и он становится… ну, в общем, фанатиком. Господи Боже, — печально вздохнула она, — он и католиков не любит, особенно ирландцев. Возможно, мама кое-что переняла у него. Да, пожалуй. В ней тоже есть нетерпимость.
— А она знает, кто я?
Агата сдвинула брови:
— По-моему, никто при ней об этом не упоминал… Мори?
— Что?
— Знаешь, наверное, лучше ей не говорить.
Да пошли они все к черту! И ее мать, надменная, с узким восковым лицом, и вообще — все они! К черту!
— Мори?
