— А теперь никаких индейцев нет.
— Верно. Все это происходило очень давно. Постепенно жизнь наладилась, стала менее опасной, и люди построили большие добротные фермы, такие, как у мистера Тоджерсона. Наши предки тоже возделывали землю. Лишь иногда один из сыновей выучивался какой-нибудь профессии. Твой прапрадед, нет, пожалуй, прапрапрадед, был инженером и участвовал в строительстве канала на озере Эри. Этот канал соединил озеро с океаном. Потрясающее сооружение. Еще в нашей семье, разумеется, были военные. Мы принимали участие во всех войнах, которые вела Америка. Были учителя, адвокаты…
— Как ты! Ты ведь адвокат! — восторженно восклицает Эрик.
— Да, я адвокат, юрист и горжусь своей профессией. Но никогда не забываю, что корнями связан с землей. Такова наша семья, и бабушкина тоже. Бабуля тоже из очень древнего рода.
— Это ее отец на портрете? Над камином в бабушкиной комнате?
— Нет, малыш, это ее дед. Твой прапрадед. Он сражался на Гражданской войне. — Дедуля неожиданно разворачивает машину. — Тут неподалеку Сайпрес. Я покажу тебе кое-что.
Машина легко катит по ровной дороге меж дымчато-белых яблоневых садов.
— Сайпрес — административный центр округа. Там находится суд, а рядом памятник героям Гражданской войны. Его воздвигли в честь жителей штата, которые воевали. Имена погибших выбиты на камне. Там есть имя этого человека.
— Какого?
— Чей портрет висит у бабули в комнате.
Здание суда на дальнем конце огромной лужайки. К нему ведет дорожка, обсаженная красными, почти не гнущимися под ветром цветами. Эрик вспоминает название: тюльпаны. Сбоку от суда торчит высокий флагшток. Полотнище хлопает на ветру. А против флагштока, посреди круглой забетонированной площадки, статуя солдата в квадратной фуражке: присев на одно колено, он целится из ружья. На пьедестале, под солдатом, выбиты имена погибших.
— Вылезай, — командует дедуля. — Имена расположены по алфавиту. Найди букву «Б». А потом ищи длинную фамилию, где-то наверху столбца. Беллингем. Ну, пойди, поищи. Мне самому трудно выбраться из машины.
Эрик спрыгивает с подножки, подходит к памятнику и без труда отыскивает столбец, начинающийся на букву «Б». Он гордится, что может прочитать любое имя. Первым идет Банкс, за ним Бейди. Так, после «й» скоро «л». Некоторые ребята в классе еще путаются, не знают алфавита. А Эрику буквы даются легко, играючи. Вот и нашел: Беллингем. С минуту он стоит, глядя на постамент, на тень от руки каменного солдата, пересекающую фамилию Беллингем как раз посередине. После фамилии запятая и имя — Люк. Знакомое имя: Люк, Лука. Как в молитве, которую бабуля заставляет говорить перед сном: «Матфей, Марк, Лука и Иоанн». Он бегом возвращается к машине.
— Нашел! Нашел! Люк Беллингем, почти на самом верху.
— Молодец. Я знал, что ты непременно найдешь. Вот этот Беллингем и есть бабулин дед. — Объехав вокруг памятника, они трогаются в обратный путь. — Он участвовал во второй битве на реке Булл-Ран, в сражении при Антиетаме и во многих других. Президентом у нас тогда был Авраам Линкольн.
— Он тоже осквернял кресло? Как Рузвельт?
— Осквернял? Вот уж нет! Он был одним из величайших людей, Эрик. Когда ты станешь чуть постарше, я расскажу о Линкольне подробнее и дам тебе книги о нем. Ну вот, ты увидел фамилию своего предка, навечно выбитую на камне. Бабулина фамилия, пока она не вышла за меня замуж, тоже была Беллингем.
— А твоя фамилия Мартин.
— Верно.
На языке у примолкшего Эрика вертится новый вопрос. В конце концов он произносит:
— Тогда почему моя фамилия не Мартин, а Фриман?
— Так положено. Люди носят фамилию отца.
— Почему?
— Таков закон.
— А кто пишет законы?
— Мы выбираем много людей, чтобы они придумывали для нас законы. Называются они «законодательная власть».
На самом-то деле Эрика интересует совсем другое.
— Значит, это они решали, какое имя мне носить? — Он настойчиво возвращается к главному, словно что-то подхлестывает его, словно он напал на след какой-то тайны.
— Не только тебе. Законы пишут для всех.
Дедулин голос звучит необычно. Может, он сердится?.. Вроде нет.
— Включу-ка я радио, — говорит дед. — Как раз в четыре передают хорошую музыку.
В тишину врываются звуки рояля. А они катят по гладкой дороге, среди деревьев, на которых уже начинают лопаться желто-зеленые кожурки почек. Фриман. Его отца звали Морис Фриман. Однажды он спросил у бабули: «Мой отец был француз?»
«Нет». — Ее губы плотно сомкнулись. Они всегда так смыкаются, когда он просит о чем-то наверняка несбыточном. Вроде разрешения пойти с ночевкой в лес или съесть третий подряд кусок пирога. Нет, нельзя.
«Мне показалось, имя французское. Ведь у дедули есть во Франции знакомый с таким именем, помнишь? Тоже Морис».
«Французом твой отец не был».
«А кем он был?»
«Американцем, разумеется. Американцем».
«А можно мне посмотреть его фотографию?»
«У меня ее нет».
«Почему?»
«Не знаю почему. Просто нет. Ой, Эрик, из-за твоих разговоров надо заново считать петли. Совсем меня сбил». — Она постоянно вяжет ему свитера. Один из них, темно-синий, сейчас на нем. Бабулины свитера он не любит. Они колючие. Вот подумал об этом, и шея сзади отчаянно зачесалась.
В разговоре с бабулей он проявил в тот день недюжинное упрямство.
«Раз нет фотографии, расскажи словами — какой он?»
«Не помню. Я видела его один раз в жизни».
Он было собрался спросить «почему?», но, открыв рот, благоразумно закрыл его снова. Он отчего-то знал, что она не ответит. Тут начиналась запретная зона, тупик. Рвешься, рвешься, да все без толку. Он не почувствовал ни обиды, ни разочарования. Только удивление.
С мамой все обстоит иначе. Ее фотографии в серебряных рамках встречаются в доме на каждом шагу, а над роялем висит портрет: в коротеньком белом платьице, с бантом в волосах. Еще мама есть в кожаных альбомах: снятая на палубе океанского лайнера. «Это мы переезжаем во Францию», — объясняют дедуля с бабулей, склонившись над альбомом в библиотеке, возле настольной лампы. Они переворачивают страницы очень медленно и донимают его разными скучными подробностями. «Это Прованс, здесь мы снимали летом дачу. Видишь, террасы? Так выращивают виноград. У твоей мамы за лето появился провансальский акцент. А по-французски она к тому времени болтала, как настоящая француженка».
Ему нравится фотография, где мама совсем маленькая, лет двух. Сидит на крылечке, обнимает большую белую колли. Над ними бронзовое дверное кольцо с головой льва. Увидев эту карточку впервые, он вышел потом украдкой на крыльцо и сел на то же самое место, под кольцом, и погладил каменную ступеньку, на которой сидела она, его мама. Вдруг что-то от нее сохранилось и передастся ему через камень? Он думал о маме без печали и сожаления, с одним лишь любопытством.
