Заскрипела повозка, затопали яххи, послышались резкие голоса шас-га, и он очнулся.
* * *
Гравиплатформа Норы Миллер плыла среди невысоких скал, следуя руслом давно пересохшей реки. Долина была примечательная: некогда речной поток размыл каменистые берега с залежами гранатов и вымостил цветными камешками дно. Конечно, их не касалась рука гранильщика, но даже в природном состоянии они сверкали и сияли под лучами двух светил, висевших в раскаленных небесах. Пурпурные альмандины, кроваво-красные пиропы, оранжевые и желтые спессартины, зеленые и розовые гроссуляры, травянистые демантоиды…
[32]
Речное русло казалось сокровищницей индийского раджи, чьи богатства, покинув плен истлевших сундуков, выплеснулись на свободу.
– Красное, – сказал Шекспир, сидевший справа от Норы Миллер. – Красиво! Красные камни – осколки, упавшие с большого солнца. Они долго летят сюда, день и ночь, день и ночь. Ночью они светятся.
«Звезды?.. Метеоритный дождь?..» – подумала Миллер, но спросила о другом:
– Почему большое солнце шлет эти красивые красные камни?
– Хочет нас порадовать, – объяснил Моцарт, сидевший слева от нее.
– А маленькое солнце не хочет и потому не шлет камней?
– Шлет. Есть места, где осколков белого солнца много, – сообщил Шекспир и принялся описывать эти камни – скорее всего, горный хрусталь.
Миллер слушала его с интересом, записывая все сказанное. Этот разговор не просто развлекал ее – она изучала логические способности зверолюдей, их дар фантазии и импровизации.
– Кроме красных осколков здесь встречаются желтые и зеленые, – промолвила она. – Но в небе только два солнца. Желтого и зеленого нет. Откуда же камни такого цвета?
Шекспир и Моцарт задумались. Они обладали интуитивным мышлением и, как убедилась Миллер, могли устанавливать связи между отдаленными фактами. Их гипотезы были не всегда верны, но довольно забавны.
– Сейчас в мире два солнца, – сказал Шекспир. – Но, может быть, в далекие, очень далекие времена их было четыре? Потом желтому и зеленому стало скучно, и они улетели, чтобы поглядеть на других людей, не похожих на нас. – Он поднял пушистую головку, заглядывая Миллер в лицо. – Большая Белая, ты плетешь слова так, будто в твоем мире только одно солнце. Какого оно цвета?
– Желтое.
– Вот видишь – желтое! Оно могло улететь отсюда к тебе, а зеленое отправилось еще куда-то. И теперь только камни напоминают о них.
– Солнца просто так никуда не улетают, – заметила Миллер. – Это невозможно.
– Почему? В мире все меняется, – возразил Шекспир. – Меняется, но не исчезает. Когда-то здесь была река, и Большая Белая, взглянув на нее, подумала бы: вот река, полная воды. Но воды теперь нет, нет желтого солнца, нет зеленого, зато остались камни.
В основе мысль была абсолютно верной. Нору Миллер поразило, что Шекспир высказал ее почти такими же словами, как в «Метаморфозах» Овидия: «Omnia mutantur, nihil interit»
[33]
. Эта формулировка предвосхищала закон сохранения энергии и материи.
У Моцарта имелось свое мнение насчет камней.
– Их цвет мог измениться, – произнес он. – Камень, если полить на него воды, темнеет, потом светлеет. И трава… цвет травы тоже другой, когда она высыхает.
– Ты умный. Вы оба умные, – сказала доктор Миллер, вытащив из рюкзака тюбик с шоколадом. Ее малыши заслуживали поощрения. Пусть даже эта пещера с водопадом окажется чистой выдумкой, шоколад они получат – столько, сколько смогут съесть.
Долина резко пошла вверх. Когда-то здесь были речные пороги, вода ярилась и бурлила, обтачивая валуны до зеркального блеска; сейчас они торчали серыми слоновьими тушами среди разноцветной гальки. Близилось самое жаркое время дня: белый карлик Ракшас прошел зенит, гигантский красный Асур висел над головой расплавленным горнилом. Имплант, спасавший Миллер от жары, духоты и солнечных ожогов, трудился на пределе, и она ощущала, как по спине стекают струйки пота.
Платформа взлетела над порогами, и малыши, расправившись с шоколадом, в восторге завизжали. Им нравилось летать, и они не испытывали страха перед высотой. Цепкие пятипалые лапки с коготками, гибкое тельце, изрядная сила и врожденный дар ориентироваться – все было приспособлено к жизни в горах, к лазанью по камням и скалам. Их физиология полностью гармонировала со средой обитания.
– Нужно опуститься, – сказал Шекспир, когда они преодолели пороги.
– Почему?
Запустив пальцы в мех на затылке, Шекспир почесался и объявил:
– Дальше идем, не летим. Мы всегда идем к пещере с водопадом. Это знак почтения.
– Знак почтения, – эхом откликнулся Моцарт.
Платформа приземлилась на широкой и довольно ровной каменной плите. Доктор Миллер сошла с нее, присела, разминая ноги, вытерла испарину со лба. Шекспир держался рядом, ухватившись за рукав комбинезона, Моцарт резво поскакал к тропе, что шла вдоль высохшего русла. Вероятно, взятый им темп не соответствовал почтению к святыне, и Шекспир окликнул торопыгу:
– Ты, убежавший вперед! Вернись!
Моцарт вернулся, пристроился к Большой Белой с другой стороны. Они очутились посреди исчезнувшего потока, под обжигающими лучами светил; путь, проложенный рекой в скалах, сиял и переливался перед ними мириадом красных, зеленых и желтых огней.
Доктор Миллер была в сомнении – ей не хотелось покидать транспортное средство почти в сорока километрах от лагеря. На платформе находился довольно объемистый груз – тяжелый контейнер с приборами, в рюкзаке лежали пищевые капсулы, тубы с водой и соком и кое-какое снаряжение, а контрольная панель позволяла связаться с базой или вызвать из лагеря роботов. С другой стороны, в этих горах ей ничего не грозило, ни хищные звери, ни ядовитые гады, ни извержения вулканов. «В конце концов, – подумала она, – можно оставить маяк у этой пещеры с водопадом и вернуться к ней в любое время». Эта мысль ее успокоила; раскрыв контейнер, она достала обруч с голокамерой и плоский диск маяка, рассовала по карманам тубы с шоколадом и водой, потом спросила:
– Идти далеко?
– Близко, – сообщил Моцарт и, втянув губы трубкой, просвистел нечто ободряющее. – Большая Белая не устанет.
Вдохнув обжигающий воздух, Нора Миллер двинулась к тропе. Галька скрипела и шелестела под ее ногами.
За поворотом долины перед ними открылся просторный карниз, висевший метрах в пятнадцати над высохшей рекой. Тропа поднималась к нему зигзагом, и, преодолев ее, Миллер увидела площадку в обрамлении коричневых и серых скал, между которыми зияло отверстие грота. Он был высоким и широким, но слишком мелким, чтобы именоваться пещерой, – солнечные лучи свободно скользили по задней стене, высвечивая каждый выступ, каждую трещинку в камне. И, разумеется, никакого водопада здесь не было.
