Гунтер, как стоял справа от алтаря у стены с ножом в руках, так и остался стоять, вытаращенными глазами озирая дело собственных рук и весь окружавший его погром.
— Переворот — это весело, — пробормотал германец.
Внутреннее убранство храма святого Мартина стоило того, чтобы один из великих художников будущего навсегда запечатлел его в своей бессмертной картине. Название полотна вполне могло быть таким — «Взятие Иерусалима римлянами», только следовало бы переодеть английских рыцарей в форму римских легионеров, а церковь святого Мартина изобразить храмом Соломоновым.
Перед алтарем, придавив своей невероятной тяжестью больше десятка солдат, лежала громадная бронзовая люстра, свечи на ней кое-где горели, другие же, повалившись в лужицы крови, давно погасли. В углу стоял тяжело дышавший сэр Мишель, боязливо косящийся на покалеченную икону, теперь поставленную им на пол у стены; столь же взмокший архиепископ Кентерберийский стоял возле алтаря, одежда Годфри была запачкана кровью, а на перекладине алтарного креста багровели подозрительные пятна. Когда Гисборн слез с лошади, гнедая, почувствовав некоторую свободу, постукивая подковами по каменному полу храма, подошла к обалдевшей от случившегося Риченде и, пока никто не видит, жевала ирисы да полевую гвоздику, поставленные в вазы вокруг места, где прежде находилась рака с мощами святого Мартина. Отец Теодерих сидел у стены, несколько отрешенно рассматривая валявшиеся на полу кусочки святого, и явно раздумывал, кого бы еще отлучить. Пока кроме лошади Гая, никто в кандидаты не годился…
— М-милорд, — заикаясь, начал Гисборн. — Вы хорошо себя чувствуете?
— Замечательно, — буркнул Годфри, огорченно рассматривая испорченную кровавым пятном сутану. — Это вы, сударь, приехали меня спасать?
— Да, милорд, — поклонился Гай. — Я, шевалье де Фармер, господа Ланкастер, Йорк и Фитц-Аллейн…
— Понятно, — хмыкнул архиепископ. — Притащили всю Англию, вместе с частью Нормандии, каковой несомненно является господин де Фармер… И что теперь будем делать?
— Поедем в Лондон, — уверенно заявил сэр Мишель. — Ах, милорд, мы же вам не успели рассказать! Понимаете, принц Джон задумал…
Неосторожные речи норманна пресек остерегающий возглас Гая. Еще не хватало — раскрывать план заговора против канцлера при всех! Тем более, что в церкви находились не одни только друзья.
Отец Теодерих поднялся, прихрамывая, приблизился к алтарю, обойдя поваленную люстру и груду тел под ней, потом поцеловал руку архиепископу и, наклонившись к самому уху Годфри, прошептал так, чтобы никто не слышал:
— Ваше святейшество, может быть, сейчас, когда все разрешилось, вы уедете? Только посмотрите, как осквернен храм вашими слугами! Не доводите до греха, а?
После чего отец Теодерих обернулся на громкий звук и издал берущий за душу стон. Закусившая цветами лошадь Гисборна теперь решила опорожнить кишечник и, совершенно не смущаясь, навалила изрядную кучу. Бедный Гай побелел как полотно, что-то забормотал, развернулся и побежал выгонять свою гнедую на улицу.
— Идемте, господа, — сказал Годфри. — Простите за беспокойство, аббат Теодерих…
Архиепископ быстро прошел к выходу из церкви, вслед двинулись рыцари, посланные принцем, и оставшиеся в живых фрисландцы, у которых предусмотрительный Ланкастер со своими вассалами успел отобрать оружие.
Про Риченду в суматохе забыли, и несчастная женщина, пораженная в самое сердце столь чудовищной неудачей и ее последствиями, ходила по опустевшей церкви, бормотала молитвы и собирала в найденный холщовый мешочек разбросанные мощи святого Мартина…
Уже поднялось солнце, разгоняя яркими утренними лучами последние остатки неплотного тумана, за оградой монастыря шумел лес, а свившие себе гнезда под крышами монастырских построек ласточки кружили над разгромленной обителью, очевидно удивляясь столь нежданному и грубому нарушению мирной жизни монастыря.
Монахи в черных изодранных рясах столпились отдельно, недобро посматривая на разоружавшихся фрисландцев, чатемцев, и лучников Гисборна, собиравших трофеи по всему двору. Раненых было много. Часть святых братьев под командой очухавшегося и перевязанного отца приора сносили пострадавших в бою в лазарет монастыря, укладывая всех вместе — что своих, что солдат Риченды.
Мишель и Гунтер, пока Годфри знакомился с бумагами, посланными принцем Джоном, подошли к монастырским воротам, чтобы не видеть результатов вопиющего безобразия, в котором сами приняли живейшее участие. Годфри собирался вскорости уезжать в Лондон, но до того, как он соберется, оставалось время немного прогуляться и придти в себя после невероятной ночи.
У ворот была тишь да благодать. Догорали разведенные войском Риченды костерки, справа у склона холма зеленел лес, а лента дороги, обходя возвышенность, убегала на север, к столице. На самой же дороге в полусотне шагов от стен обители стояли трое всадников.
— Это еще кто? — нахмурился сэр Мишель, приглядываясь. — Небось приспешники Роджера Крэндона и его женушки, успевшие сбежать…
Вдруг рыцарь сильно сжал руку Гунтера повыше плеча и прошипел немного испуганно:
— Джонни, посмотри, это же он!..
Лорд, восседавший на прежнем своем неоседланном вороном скакуне оглядел Мишеля и Гунтера устало-безразличным взглядом. Двое его спутников, по виду ничем абсолютно не примечательных, молчали. Выдержав долгую паузу, во время которой норманн вместе с оруженосцем тихонько пятились обратно к монастырю, Лорд сплюнул, покачал головой и, взявшись за гриву коня, развернул его, пустив медленной рысью. Спустя минуту трое странных всадников исчезли за поворотом. Что самое интересное, перестука копыт слышно не было…
* * *
Смена власти неизменно сопровождается народным ликованием, так как низвергнутый повелитель плох всегда, независимо от его дел. Новый владыка приносит надежду на лучшее. Он всегда обещает… Снижение податей, сытную жизнь, освобождение от любого рабства и прочее, прочее, прочее… Придя из сороковых годов двадцатого века, любопытно наблюдать, как люди, живущие за измеряемой в семьсот с лишним лет толщей времени, приветствуют очередного избавителя так же, как в тридцать третьем берлинцы приветствовали Гитлера, в семнадцатом русские — Ленина или, если судить по свидетельствам историков, как Париж благословлял Наполеона Бонапарта, а несколькими годами раньше Робеспьера, Дантона и Сен-Жюста…
Лондон отчасти перестал быть столицей, превратившись в подобие гигантского карнавала. Разумеется, въезд в город нового архиепископа — наместника короля был обставлен со всей помпой, на которую были способны английские дворяне, приближенные к мятежному принцу Джону. Совершеннейшая фантастика — едва Годфри, граф Клиффорд, миновал южные ворота, о его прибытии знали все лондонцы, ожидавшие человека, способного прогнать ненавидимого канцлера, с того момента, когда священники с церковных кафедр объявили волю короля Ричарда и папы Римского Климента.
Архиепископ Кентерберийский прибыл к стенам города, как и уславливались — вскоре после третьего послеполуденного колокола. Свита у предстоятеля церкви Англии, Нормандии и Аквитании была небольшой и, на взгляд богобоязненных горожан, несколько странной — Годфри окружали вооруженные рыцари в полном доспехе и с обнаженным оружием, позади двигались два десятка лучников, а по правую и левую руки от его святейшества ехали двое благородных сэров, отнюдь не выглядевших людьми известными и богатыми. Светловолосый норманн без шлема и в простой кольчуге, покрытой плащом с вышитыми леопардами Плантагенетов, грозно взирал на ликующую толпу, изредка отпихивая носком сапога самых обрадованных подданных его величества короля Ричарда, пытавшихся подобраться как можно ближе к особе святейшего архиепископа. Второй дворянин был узнан. Кое-кто из городской стражи опознал в невысоком, но очень широкоплечем рыцаре сэра Гая Гисборна, сына Рагнариса Гисборна из Ноттингама, приближенного самого светлейшего принца. Вид у Гая был мрачный и почему-то виноватый. Мало кто знал, что сэру Гаю до сих пор совестно за учиненное в храме святого Мартина непотребство.
