— Выключи ты эту шарманку! Сколько можно одни и те же благоглупости слушать! — раздраженно сказала Яна, швыряя на стол бездействующий мобильник. — Пошли лучше ружье поищем. Сдается мне, оно пригодится нам в самое ближайшее время.
— Интересно, почему они не глушат передачи наших радиостанций? — умирающим голосом спросил Вадя, превратившийся после посещения нами четы Немировых в некое подобие мумии.
Голова и грудь его были забинтованы, а бледное лицо искажала страдальческая гримаса. Из-за сотрясения мозга ему был прописан постельный режим, а из-за сломанных или треснувших ребер он не мог лежать и пребывал в странном полусидячем положении.
— Я бы на месте пришельцев прежде всего лишил нас возможности переговариваться.
— Они и пытаются, да не очень выходит.
Сказал я это исключительно для поддержания беседы, поскольку, будучи гуманитарием, все же понимал: у фишфрогов имеются средства для глушения наших радиотрансляционных центров. Вчера, например, эфир был заполнен сплошным гулом, даже после того, как исчезло парализующее излучение. Да и сегодня передачи несколько раз обрывались на полуслове, но у меня создалось впечатление, что пришельцы не глушили их сознательно. По-видимому, это был побочный эффект каких-то других действий фишфрогов.
— Не глушат, потому что не придают нашей болтовне значения. Собака лает — караван идет. После того как отрубили электричество, наступление информационного вакуума неизбежно. Вопрос лишь в том, как скоро у нас сядут батарейки, — сумрачно сообщила Яна.
— Я имел в виду обмен информацией между правительствами и различными частями страны, а не сводки новостей и рассуждения профессоров о природе фишфрогов, — пояснил Вадя, но Яна досадливо отмахнулась от него:
— Какой смысл ломать голову над тем, что мы не в состоянии понять? Прежде всего нам надо позаботиться о том, как выжить. И будь проклят козел, сказавший:
Блажен, кто посетил сей мир
В его минуты роковые!
— По-моему, это сказал Пушкин.
Яна метнула на Вадю гневный взгляд, и я в который уже раз подумал, что характер у нее на редкость говнистый. Не повезло мне с компаньонами: у Вади гипертрофированная совестливость, а Яна способна на солнце отыскать пятна и, что еще хуже, получить от этого удовольствие.
— Чего ты злишься-то на весь свет? Мы переживаем эпохальное событие — контакт с инопланетным разумом! Нам, можно сказать, сказочно повезло — такого в истории человечества еще не бывало!
— Боже, спаси меня от дураков, а уж от умных я уберегусь сама! — изрекла, оборачиваясь ко мне, Яна, явно перефразируя. Наполеона.
[43]
— Глупее ничего сказать не мог?
— Создается впечатление, что мы досаждаем тебе больше фишфрогов, — вяло заметил Вадя, закрывая глаза — после сделанных Александром Николаевичем уколов он просыпался только для того, чтобы попить и пописать.
— Они — инопланетяне, им положено творить несообразности. А вы… — Яна замолкла и чуть погодя процитировала:
Я сам для себя непосильная ноша,
вы мне тяжелы и подавно.
— Это еще что за бред? — спросил я, чувствуя, что умничанье этой девицы начинает задевать меня за живое. К тому же левая рука отчаянно ныла и чесалась, несмотря на мазь и повязку.
— Фридрих Ницше. «Песни Заратустры». Не читал? А может, и не слыхал? По знакомству, что ли, журналистом заделался? Или потому, что ни на что, кроме перевирания фактов, не гож и даже мобильники продавать не способен?
«Вот гадина!» — подумал я и, вытаскивая из пачки последнюю сигарету, сказал:
— Тебе, прелесть моя, не Ницше надо было читать, а Шопенгауэра. Писавшего, что «ближайший путь к счастью — веселое настроение, ибо это прекрасное свойство немедленно вознаграждает само себя. Кто весел, тот постоянно имеет причину быть таким — именно в том, что он весел. Ничто не может в такой мере, как это свойство, заменить всякое другое благо, между тем как само оно ничем заменено быть не может».
— Не так туп, как порой кажется! — Яна с ухмылкой уставила на меня черные жерла глаз, и я пожалел, что оказался на даче Вовки Белоброва именно с ней, а не с какой-нибудь продавщицей фруктов или фломастеров. Вот ведь паскудная девчонка! Начиталась всякой дряни и выпендривается, как муха на спидометре!
— Скажешь еще что-нибудь умное, или пойдем наконец искать ружье, о «котором так долго говорили большевики»?
Разумеется, я многое мог бы сказать этой соплячке. Сказать, например, что Клавдия Парфеновна купила ей место студентки, но не смогла купить и капли мозгов. Что она дурно воспитана, и ее навязчивая идея о необходимости отыскать охотничье ружье Вовкиного отца — о котором я же ей и сказал! — выглядит смешной на фоне всемирного катаклизма, свидетелями которого нам довелось стать. Что мародеры, которых она так боится, будут орудовать в Питере, а не в Верболове, где народу сейчас раз, два — и обчелся. Что со старшими надобно вести себя вежливо и за откровенное хамство недолго схлопотать по мордасам. Что, коль скоро ее не устраивает наше с Вадей общество, она может катиться на все четыре стороны — скатертью дорога!
Но говорить всего этого не следовало по той причине, что я рассчитывал воспользоваться ее даром предвидения и понять, «что день грядущий нам готовит». Каким бы мерзким характером Яна ни обладала, она могла послужить инструментом, позволяющим заглянуть в будущее и таким образом понять происходящее. С ее помощью я хотел постичь, что происходит на Земле, и был бы круглым дураком, дав волю обуявшим меня чувствам.
— Пошли искать ружье, — сказал я. — Может, отыщем еще что-нибудь полезное, помимо варенья и картошки.
* * *
Я знал, где Вовка и его родичи хранят ключ от дачи, и нам не пришлось ломать двери. У четы Немировых не возникло вопросов по поводу моего заявления, что Вовка разрешил нам пожить несколько дней на его. фазенде. В связи с обрушенным фишфрогами на Питер парализующим излучением и воплями радиоведущих о вторжении пришельцев, пожилым супругам было не до того, чтобы обличать нас во лжи. К тому же я рассчитывал, если мне удастся дозвониться до Вовки, получить от него, хотя бы задним числом, «добро» на самовольное вселение — узнав про Вадино сотрясение мозга и поломанные ребра, он не откажет. Вот только дозвониться до Вовки, равно как и до мамы, шефа и кого-либо еще, у меня не получилось. Мы напрасно мучили свои мобильники — связи с Питером не было.
По радио утверждали, что разрушений в городе мало, а захваченные акваноидами районы окружены нашими войсками. Успокоительная формула, этакое волшебное заклинание, чудодейственная мантра, звучавшая рефреном в каждом выпуске новостей: «Положение контролируется, к Санкт-Петербургу и другим подвергшимся нападению пришельцев городам стягиваются подкрепления», — не особенно меня утешала. Трудно представить, что на военных складах найдутся плееры для защиты солдат от парализующего излучения, и почти невозможно допустить, что наших ребят пошлют в атаку или отправят сидеть в дозоре под рев транслируемого через громкоговорители «Rammstein». Да и излучение это, по сравнению с мгновенно снесенным Тучковым мостом, было мелочью, наводящей, впрочем, на мысль, что фишфроги избегают кровопролития и не желают стирать Питер с лица земли.
