– Не прав, – с жаром возразил латынянин. – Те, кто поклоняется Амону, чтят в нем Юпитера, в Исиде чтят Юнону, мать богов, а в Осирисе – Плутоса, повелителя мертвых. Юпитер не младший брат Амона, а сам Амон, или Зевс, или Ваал. Имена различны, но это наш Юпитер.
Князь выслушал, кивнул и снова потребовал чарку.
– Наши боги видом благородны и прекрасны, и сотворили они людей по своему подобию, – молвил Помпоний Нума. – У ваших же божеств облик звериный и птичий, и поклоняетесь вы кошкам, ибисам, баранам, крокодилам. Не потому ли, что боги ваши больше для животных, а не для человека, который есть венец природы?
Рехмира и Менхеперра снисходительно усмехнулись, а Менту-хотеп ответил через толмача:
– Не ты ли сказал, что Амон и есть Юпитер? И разве Юпитер не принял однажды обличье быка?
Так они говорили друг с другом какое-то время, а толмач-хитрец переводил, стараясь, к выгоде Помпония, чтобы ответы Менту были не слишком убедительны. Князь еще раз приложился к чарке, княжич Юрий затосковал и принялся пересчитывать пальцы, а бояре, внимая мудреным речам, тоже поскучнели – кто зевал, прикрывшись бородой, кто почесывал пузо, кто прикидывал цену ожерелий египтян да римских венков и браслетов. Микула Жердяич и вовсе сделал вид, что дремлет. Однако Чуб Близнята не пропускал ни слова, то и дело переглядываясь с Кудрей и Лаврухой. И мнилось им, что в скором времени Юпитер повергнет Амона.
– Довольно! – молвил наконец князь Владимир, поднимаясь. Он направился к окну, поглядел на площадь, полную народа, на Святое Капище, где еще торчали истуканы, но уже не дымились костры, и повторил: – Довольно! Хватит! Пусть спрашивает иудей!
Сидевшие в палате оживились. Пожалуй, кроме Чуба и Лаврухи, никто не принимал всерьез ребе Хаима – уж слишком неказист он был в темной своей одежонке и стоптанных хазарских сапогах. Роста невеликого, тощий, как приблудный пес, он и казался псом сравнительно с дородным сытым Нумой и благообразным Менту. Пес, однако, мог покусать, и бояре, чувствуя это, готовились развлечься.
Князь вернулся к престольному креслу и кивнул ребе Хаиму.
– Говори! Спрашивай!
– А что спрашивать, государь? – Ребе пожал узкими плечами. – Все и так известно! Сатурн, отец Юпитера, пожирал младенцев, собственных детей, за то Юпитер его и убил. Сет египетский, братец Осириса, тоже в убийстве виновен, а еще в кощунстве: разрубил тело брата и разбросал куски по всей земле, а Гору вышиб глаз. Богиня Венус, истинной любви не зная, разве с козлом не спала… Юпитер сына изуродовал, Вулкана, – так и остался тот хромоногим… Куда ни глянь, убийства да прелюбодеяния! Разве божьи это дела? Нет, не божьи, а мерзкие, страшные, жестокие! Только не было ничего такого, государь, все сказки и легенды, людьми придуманные. А сочинили их для оправдания пороков – мол, если боги преступны, что же с нас, людишек, возьмешь? – Ребе Хаим сделал пару шагов, встал перед шестью жрецами и сказал: – Не буду я их спрашивать, не нужно это. Лучше пусть меня спросят.
– Добро! – Князь пристукнул булавой. – Спрашивай, Менту!
Египтянин поклонился и произнес несколько певучих фраз. Толмач, хитроглазый молодец в кафтане Посольского приказа, почесал в затылке.
– Не хочет он спрашивать, государь-надежа. Говорит, что еудейская вера тоже почтенная и древняя, и хоть плохо ребе сказал про Сета, Осириса и Гора, он с ним спорить не станет.
– Почему?
– Я знаю иудеев. Они упрямее ослов, и их никто не переспорит, – объяснил Менту-хотеп через толмача. Подумал и добавил: – Не стоит таскать песок в пустыню.
– Тогда я спросить, с дозволения государь, – выступил вперед Помпоний Нума. Дождавшись кивка князя, он приосанился и молвил: – Скажи, жрец иудейский бог, твой народ считай себя избранный?
– Всякий народ, что пришел к Господу, избранный, – ответил ребе Хаим. – Просто мы пришли раньше других.
– И потому бог любить вас очень сильно, – произнес Помпоний с ядовитой усмешкой. – Было вавилонское пленение? Было! Было персидское? Было! Было и есть египетское? Было и есть! А кто вас, избранных, не резал?… Ассирийцы, персы, греки, египтяне и мы, римляне! Все резал, а бог, я думаю, глядеть и в ладоши хлопать. Очень добрый бог! Очень защитный! Очень надежный!
Ребе Хаим потемнел лицом.
– Ты Бога моего не трогай, шлемазл римский! Пути Его тебе не ведомы, помыслы Его не для твоей душонки! Откуда ты знаешь, почему и зачем подвергает Он нас испытаниям и суровым тяготам? Не для того ли, чтобы закалились мы как сталь булатная, надвинулись на Рим и камня не оставили от града нечестивого?
– Надвинетесь, дети праха, надвинитесь! – расхохотался Помпоний, хлопая по толстой ляжке. – Когда море расступиться, а солнце взойти на западе, тогда Рим будет ваш!
– Может, так и случится, римлянин. Придет русская земля к Господу и сокрушит твои легионы, а мы, – ребе приложил к груди ладонь, – мы поможем пушками, деньгами и молитвами. Вот смеху-то будет! Щит киевских государей на вратах Рима! А что до солнца и моря, так и они подвластны Господу, и было уже так, что солнце остановилось, а море расступилось. Спроси о том у почтенного Менту-хотепа!
Египтянин склонил голову и сказал через толмача:
– Было. Не лжет иудей.
– Знать, силен его Бог! – выкрикнул кто-то из бояр.
– А милостив ли? – спросил другой.
– Не убивал ли других богов, братьев своих? – полюбопытствовал третий.
Ребе Хаим воздел руки к расписанному звездами потолку.
– Господь милостив к тем, кто верит в Него, а к врагам их грозен. Что до других богов, то не мог Он никого убить, ибо не существуют те боги. Господь всемогущий един, и нет у Него ни сестер, ни братьев, а только божественные слуги, ангелы, серафимы и херувимы. Но людей Господь возлюбил больше ангелов. Мы дети Его, и тех, кто помнит об этом, Он награждает, а тех, кто забыл, карает!
Гул пошел среди бояр – и тех, кто стоял за Египет, и тех, кого прельщала вера латынян. Гул, шепоты, пересуды, стук и шарканье… Кажется, то были знаки одобрения, и это насторожило Близняту. Еще больше ему не понравилось, что государь хоть и грозился сунуть в нужник самых шумных, ни словом сейчас не обмолвился. Должно быть, пришлось ему по сердцу, что иудей завоевал сторонников.
Очевидно, Помпоний Нума тоже это ощутил. Его лицо побагровело, глаза налились кровью, точно у разъяренного быка. Наступив на ребе Хаима – так, что тому пришлось попятиться, – Помпоний ткнул его в грудь кулаком и воскликнул:
– Лжа! Лжа говорить иудей! Мы его божка не знаем, и как он нас покарал? Рим благоденствует и правит половиной мира!
– Богатство и власть не то же самое, что радость и любовь, – возразил ребе. – Богатство ваше от ограбления других народов, а власть жестока и неправедна. А потому, римлянин, киш мир ин тохес унд зай гезунд
[16]
.
