Близкий разрыв за спиной заставил инстинктивно пригнуться, в спину ощутимо ударило, а в следующий момент ноги почему-то подвернулись, и Ганс с размаху полетел носом в снег. Попытался сразу вскочить, но тело слушалось как-то плохо, что-то было не так. А через секунду пришла боль. И больше уже не отступала.
Когда его на ходу подхватили за ремни амуниции двое бойцов из подоспевшего взвода Клинсманна и быстро потащили к вожделенному леску, Ганс честно пытался перебирать волочившимися по земле ногами, но получалось не очень. Мешали боль и внезапно навалившаяся слабость. А еще куда-то исчезли все мысли – в голове бушевала лишь дикая ярость, переходящая в ослепляющую ненависть ко всему живому.
«Дайте только добраться хоть до кого-нибудь, и тогда всем чертям в аду станет тошно!» Эта мысль, внезапно всплывшая из затуманенных болью глубин разума, была последней, перед тем как сознание окончательно померкло.
Глава 3
Вдали от войны
После того памятного январского боя Нойнера таки вытащили из-под обстрела и доставили в ближайший дивизионный госпиталь. Несмотря на жутковатый вид, рана оказалась поверхностной (ребра и плевра практически не пострадали), хотя и привела к серьезной кровопотере. Так что операция свелась к выковыриванию у него из спины довольно приличного куска сталистого чугуна, застрявшего в левой лопатке, и зашивании порванных спинных мышц. После этого началось долгое и мучительное путешествие на санитарных машинах в армейский госпиталь, расположенный в Харькове.
Анализируя впоследствии свои воспоминания, Ганс неизменно приходил к выводу, что первый визит в этот город по всем ощущениям был не в пример приятнее – в этом Ганс был абсолютно уверен, несмотря на то что большую часть первой поездки он проспал. Вернее, именно поэтому. Потому что за все время езды на санитарном транспорте поспать ему толком не удалось ни разу – уж очень сильно (и всегда не вовремя) болела попорченная спина.
Зато в Харькове за него взялись сразу и всерьез. Основой лечения были регулярные перевязки (дважды в день), с обязательным отдиранием присохших бинтов, и ударные дозы новомодного белого стрептоцида, вводимого внутрь организма самыми разнообразными способами. Оберштурмфюрер героически сносил все эти издевательства, хотя по вечерам ему и хотелось немного повыть на зависть всем волкам в лесу, благо как раз начиналось полнолуние…
Были, впрочем, в госпитальной жизни и положительные стороны. Во-первых, Ганс наконец-то выспался. Во-вторых, отъелся. Собственно, на этом список положительных моментов, связанных с пребыванием в госпитале, заканчивался, так как приятные бытовые мелочи, вроде чистого белья, электрического освещения и ватерклозета, впечатляли не сильно, поскольку с лихвой компенсировались необходимостью лежать только на здоровом правом боку и все время следить за своими движениями, чтобы ненароком не потревожить незакрывшуюся рану на спине.
Тем не менее обилие комфорта и правильный режим делали свое дело – молодой организм выздоравливал прямо на глазах. Стрептоцид также оправдал возложенные ожидания, не допустив никакого воспаления. Ганс стремительно шел на поправку и рассчитывал уже к началу февраля вернуться в свой батальон, однако в предполагаемый ход событий вмешался force majeure
[18]
, возникший в середине января.
Через неделю после прибытия в Харьков лечение внезапно стало давать резкие побочные эффекты: появились головокружение, тошнота, рвота… Вдобавок ко всему резко упало содержание лейкоцитов в крови – началась лейкопения. Врач, недолго думая, приписал этот эффект усиленному применению стрептоцида и тут же прекратил его выдачу. Головокружение, тошнота, рвота и понос прошли. Но теперь Ганс ходил вялый и бледный, чувствуя себя при этом как выжатый лимон. Рана заживала медленно, хотя гноя почти не было. Создавалось ощущение, что иммунитет, беспощадно и эффективно давивший на корню любые инфекции и простуды в суровых фронтовых условиях, попав в тепличные условия стационарного госпиталя, несколько растерялся и взял тайм-аут.
Поскольку выздоровление откладывалось, а поток вновь поступающих раненых не прекращался, то госпитальное начальство вполне логично решило перевести Ганса подальше в тыл, освободив место в прифронтовом госпитале для новых пациентов. Дополнительным основанием для перевода послужило также и нестандартное протекание болезни, которое связывалось врачами с использованием нового и еще не до конца изученного вида стрептоцида. Поэтому решено было не просто отправить необычного больного подальше в тыл, а определить его в одну из университетских клиник для дополнительного изучения обстоятельств и последствий применения передового препарата. Таким вот образом 22 января 1942 года оберштурмфюрера Нойнера отправили в Германию для дальнейшего излечения.
Оставив заснеженный Харьков, Ганс с санитарным конвоем добрался до Днепропетровска, а уже оттуда двинулся поездом. Его путь пролегал через Львов, Краков и Бреслау, завершившись в Дрездене – одном из красивейших городов Германии. Столицу Саксонии в те времена недаром называли «немецкой Флоренцией» – ценитель прекрасного нашел бы там немало поводов для восторгов. Однако погруженный в апатию Нойнер остался полностью равнодушным к красотам города на Эльбе. Даже возвращение на родину после более чем годичного отсутствия его практически не взволновало.
Всю дорогу в санитарном поезде Ганс проспал, практически не вставая с полки. Этим же он занимался и после помещения в дрезденскую больницу. Просыпаться и вставать не хотелось. Совсем. Организм словно впал в зимнюю спячку и категорически не хотел из нее выходить. Именно овладевшее оберштурмфюрером безразличие ко всему и общий упадок сил, по мнению университетских врачей, являлись главными причинами затянувшейся болезни.
Однако все в жизни когда-то заканчивается. Закончился и внезапно овладевший Гансом приступ хандры. Этот перелом в его настроении случился внезапно, но, как и все в этом мире, имел под собой вполне логичную причину. Даже две.
* * *
Первой из них был новый сосед по палате – артиллерийский оберлейтенант Бенедикт Недамански. Когда пасмурным февральским днем его привезли в палату вместо переведенного в другое отделение тихого лейтенанта службы снабжения с тяжелой контузией, Ганс, по своему обыкновению, тихо спал, не подозревая, какую подляну приготовило ему местное сообщество последователей Гиппократа. А сюрприз вышел знатный, в чем Нойнер смог лично убедиться самое позднее через полчаса после начала их вынужденного знакомства.
Бенно принадлежал к той самой породе людей, для которых молчание является чем-то вроде изощренной пытки. Такой тип темперамента обычно встречается у женщин, но неунывающий артиллерист явно был редким исключением. Рот у него буквально не закрывался, причем то, что собеседник за все время «разговора» выдал в ответ всего шесть слов («Ганс… оберштурмфюрер Ганс Нойнер… из Баварии»), его абсолютно не смущало. Поэтому уже в течение первого часа с начала их общения Ганс узнал массу самой различной информации, по большей части абсолютно бесполезной.
