— Слуш-шай, — пробормотал я, пытаясь улыбнуться, — вот потеха-то будет, если мы тут прячемся, возимся, ш…штопаем друг друга, а наутро окаж-жется, что оба больны львиным зевом…
— Нет, месье. Я не могу быть больным: я уже переболел и остался жив. Я и бабушка Элен. Вся остальная семья умерла…
— Да? Приз… прискорбно, — я держался на грани сознания, изо всех сил стараясь не провалиться в омут беспамятства. — Тогда возьми этот ревове… ммм… револьт… короче, ствол. Возьми и, если увидишь, что я превращаюсь в зомби — грохни меня!
И я, всхлипнув, ткнул рукой с бутылкой в грудь:
— Сюда, прямо в сердце!
— Месье! Я…
— Молчи… Просто… просто бабушка Элен больше не должна плакать, понял?
И я рухнул в радушно распахнутые объятия сна.
Глава 6
Раз, два, три, четыре, пять —
Скажем без подвоха:
Раз, два, три, четыре, пять —
Жадность, это плохо.
Умные, наученные жизнью пираты
Я висел в воздухе над объятым пламенем городом. Узкие улицы, каскадом опускающиеся к набережной, церковный шпиль, рыночная площадь… Это был Мадрель со своим горным кольцом и закрытой от штормов бухтой. Мадрель, но не такой, каким я увидел его в день прибытия на Сьельвиван.
Жидкий огонь разливался по узким улицам, дома рушились в огненных смерчах, церковный шпиль вспыхнул как свеча, и металл крыши потек от ужасающего жара. В таком аду выжить не мог никто. Горели зеленые деревья, горел камень пирсов и бонов… Горела даже вода в бухте.
Я поднял взгляд и увидел движение в затянувших небо черно-красных, подсвеченных снизу пожаром клубах дыма. Что-то огромное опускалось вниз, мерно взмахивая широкими крыльями. Блестящая, словно ртуть, чешуя отразила багровое зарево, змеиная шея грациозно изогнулась, и я на миг поймал полный злобы и ненависти взгляд черных, словно высасывающих окружающий свет глаз. Взгляд соскользнул, словно чудовище поняло, что сейчас я не в его власти, и из разинутой гигантской пасти ударил жгут ярчайшего пламени, словно перевитого черными жилами. Там, где этот жгут вонзился в город, сначала возникло черное облако, а затем вспыхнуло настоящее озеро огня. Дома оплавлялись, будто были сделаны из воска, и, стреляя струями дыма и искр, уходили в клокочущую лаву, не оставляя никакого следа.
Дракон торжествующе взревел, и этот металлический рев был похож на вопль больного львиным зевом ревуна, только усиленный в тысячу раз. Даже окружающие город горы вздрогнули от этого грохочущего, наполненного ненавистью и яростью звука. Вздрогнули — и словно стали ниже, будто съежились, и вжались в планету от ужаса.
Я и сам оцепенел, боясь, что дракон обратит на меня внимание, пыхнет своим одновременно черным и сияющим пламенем, скинет взмахом крыла в огненное озеро внизу.
— Это зверь жадности, — раздался сзади меня голос. — Сначала он принес тьму эпидемии, теперь несет пламя уничтожающего пожара.
Я сделал слабое движение, желая посмотреть, кто говорит со мной, но не смог: глубина гнева и скорби, пронизывавших голос, чуть не стерла меня в порошок, превратив в ничто, в межзвездный вакуум.
— Тебе незачем Меня видеть, — произнес голос. Теперь он звучал мягче и… словно бы изнутри меня? — Ты же не Савл на дороге в Дамаск.
— Что мне делать? — пробормотал я.
— Хороший вопрос, заданный вовремя.
Если ты хочешь, чтобы этого всего не произошло, то ты должен слушать свое сердце.
Оно уже достаточно мягко, чтобы принимать правильные решения.
Решения, лишенные эгоизма.
— А чума? Я же заражен чумой, этим львиным зевом!
— А кто тебе сказал, что «рыкающий лев» имеет над тобой власть?
Дракон, облетев пылающий город, приблизился было ко мне и говорившему со мной, но тут же отпрянул и заколотил крыльями, взвихривая наполненный дымом и огнем воздух, удаляясь все дальше…
— Он боится, — пробормотал я.
— Он боится, потому что Я с тобой.
А Я с тобой потому, что ты решил работать в Моей фирме.
То, что ты видишь, не является Моей волей, но произойдет, так как люди сами допускают это, отказываясь исполнять свои обязанности.
И не стало истины, и удаляющийся от зла подвергается оскорблению.
И Я увидел это, и противно было очам Моим, что нет суда.
И видел, что нет человека, и дивился, что нет заступника.
[31]
Так что давай, выполняй свою работу, Проходимец, делай то, к чему призван, и спасешь себя и других.
Разбудил меня аромат кофе. Хорошего такого молотого кофе, правильно приготовленного, вызывающего желание поскорее его попробовать. Еще к запаху кофе примешивались некоторые приятные нотки, которые явно издавались яичницей с беконом и поджаренным хлебом.
Откуда взяться таким запахам в оружейной лавке — я не знал. Одним из вариантов, пришедших на ум, было то, что зараза уже поразила мой мозг, и я брежу, а на самом деле это не ароматы пищи и кофе, а вонь гниющего мяса…
Так, стоп. Если я мыслю, значит, существую. Тем более что Говоривший со мной сказал, что зараза не имеет надо мной власти. И я склонен доверять словам, исходящим из компетентного источника.
А что может быть компетентнее Бога?
Я открыл глаза и уставился на окрашенный в белый цвет дощатый потолок. Ага, значит, я до сих пор в оружейной лавке, причем лежу на полу, а под моей головой — самая настоящая подушка. И откуда столько света?
— Вы проснулись, месье?
Я, покряхтев от боли в разбитом теле, приподнялся на локтях. Кристиан, одетый в великоватую для его исхудавшего тела одежду, улыбаясь, смотрел на меня от прилавка. Курчавые волосы парня были влажными, а карие глаза светились радостью. Ага, значит, подушка — его рук дело.
— Мне кажется, — пробормотал я озадаченно, — что я до сих пор сплю.
— Завтрак готов, месье. Вы же будете завтракать?
Упоминание слова «завтрак» заставило меня подняться на ноги. К великому моему облегчению, ноги слушались меня, хоть и было ощущение, что после завтрака они не отказались бы поспать еще несколько часов. Вместе с остальным организмом, разумеется.
Теперь я видел, что шкаф, которым я вчера задвинул заднюю дверь, отодвинут и из дверного проема потоком льется яркий свет.
— Как ты себя чувствуешь, как нога? — Я прошел за прилавок и отметил про себя, что парень не промах: на полу была целая лужа оружейной смазки, и это позволило шкафу легче скользить по доскам.
