Маня! Так вот почему мне было и тепло, и тяжело. Надо же, нашла меня! Хотя чему тут удивляться? Столько раз я убеждался, что гивера ни за что не хочет бросать свою маленькую стаю, упорно находя меня даже в других мирах.
— Манька, морда ты моя ненаглядная, — хриплым спросонья голосом пробормотал я, поглаживая пушистый мех.
Гивера одобряюще фыркнула, затем пискнула еле слышно, словно прося дать ей еще поспать, и снова передо мной появилось ее круглое ухо.
Я осторожно спустил тяжеленькое пушистое тело с себя на койку, затем сел, с трудом расправляя затекшие и замерзшие ноги. Было действительно холодно: я не удивился бы, если б узнал, что ночью выпал снег. Прямо на зеленую кипень джунглей. Брр!
Есть хотелось все сильнее.
Серый, мрачный свет робко струился через круглую дыру в нижней части двери, знаменуя следующий день и обозначая место, где вошла гивера. На койке, стоящей напротив моей, никого не было, даже простыни. Видимо, штурман уже «усвистал» куда-то. Хотелось бы надеяться, что это не его «свистнули».
Н-да…
Ежась и зябко вздрагивая, я обошел хижину в тщетной попытке найти хоть что-то съестное, прошел к дверям, осторожно выглянул наружу… И словно уткнулся носом в серую стену: густой туман плотно залил окрестности, так что ничего нельзя было различить и в паре шагов. Прямо декорации к какому-то ужастику по произведениям Стивена Кинга. Вот сейчас как надвинется из серой мути девочка с огненными глазами… ммм… верхом на лангольере!
В тумане что-то шевельнулось. Проявилась колышущаяся тень, надвинулась… Я непроизвольно попятился, когда на меня выплыла длинная фигура в белом саване. По спине пробежали холодные мурашки…
— Ну и холодина! Тумана еще этого до хренищща… — пробормотала фигура, и я понял, что это Санёк, закутанный в простыню.
Настроение у штурмана, как мне показалось, было отвратительным. Он постоянно неразборчиво бормотал что-то и опасливо оглядывался, словно за ним следовал кто-то крайне неприятный.
— Ты чего такой напряженный? — спросил я его.
— Я облегчиться пошел, — процокал зубами Санёк. — Ну забрел за крайнюю хижину — ты же знаешь, что далеко за лагерь отходить нельзя — патрульные пристрелят! — присел под деревом, сижу, размышляю, туман глотаю… И тут слышу — идет что-то по джунглям.
— Что-то или кто-то?
— Что-то, — свистящим шепотом утвердил Санёк. — Человеком это быть не могло, хоть и походило на него немного: фигурой, походкой… Но слишком крупное, тяжелое как для человека. Хотя пытается ступать осторожно, все равно земля вздрагивает при каждом шаге. Да еще и шипит, клацает на ходу… зубами, что ли? Самое главное, что патрульные — ни гугу. Словно сквозь землю провалились. Или дрыхнут все, или…
Я хотел было сказать, что с похмельной головы и не такое может привидеться, но взглянул в трезвые и встревоженные глаза штурмана и передумал шутить. Мы с Саньком достаточно хлебнули горькой каши вместе, чтобы я мог различать, где долговязый штурман ваньку валяет, а где полностью серьезен.
— Густой туман, патрулей не видно… Драпануть бы, раз случай такой выпал, — мечтательно протянул Санёк. — Да вот припасов и оружия нет, и вдобавок хрень какая-то вокруг деревни лазит! Разве попытаться вездеход угнать? Чухнуть через туман — Дорога рядом — не догонят!
В словах штурмана было рациональное зерно: туман действительно давал прекрасное прикрытие для побега. Единственное «но» — завал на Дороге. Вряд ли партизаны были настолько любезны, что соизволили его разобрать. И если бы нам хорошо окрестности знать…
— Нужно предупредить Луку, Шварца и Дженнифер, — решился я. — Мы с тобой вряд ли справимся с вездеходом, да еще у него шасси с одной стороны повреждено, насколько я вчера днем рассмотрел.
— Шасси вчера вроде чинили, — неуверенно протянул Санёк. — Пара партизан копалась, но сделали ли… А попытаться с вездеходом стоит. На своих двоих по джунглям далеко не уйдем. Догонят в два счета.
— Уходить будем по воде, — раздался голос из тумана.
— Черт, — дернулся Санёк, — Лука, ты подкрадывайся как-то заметнее, что ли!
— А какой смысл тогда подкрадываться? — хмыкнул врач, пытаясь пройти в хижину.
— Стой! — Я схватил его за рукав. — Я первый зайду!
Но Лука уже пятился от дверей, сопровождаемый Маниным шипением.
— Манька, тихо, это свой! — Я погладил готовую прыгнуть гиверу по напряженной холке. — Лука, пусть она тебя понюхает, привыкнет. А то от тебя лекарствами пахнет, раздражает…
— Хорошенькое дело, — пробормотал врач, бочком протискиваясь мимо Мани, что подозрительно следила за его движениями. — Хорошенькое дело! Это же гивера! Я слышал про нее, но все-таки… вот так…
Лука скрылся в хижине, завозился там, очевидно укладывая вещи.
— Такой феномен! Нет, ну надо же! Ходит за ним следом! Это нужно изучить… — донеслось изнутри.
Санёк переглянулся со мной, пожал плечами и плотнее запахнулся в свою простыню.
Наконец Лука снова появился в дверном проеме, с битком набитым мешком в руках и жестким рюкзаком-ящиком военного образца на спине.
— Я же не могу оставить свою аптеку, — сказал он, словно извиняясь, а затем ткнул мне мешок: — Здесь одежда. Я договорился вчера, чтобы забрать ваши, Алексей, вещи из вездехода. Одеваться будете потом, на воде, а сейчас — ходу, ходу! Кстати, как ваша рука? Не ноет, не дергает? Жара нет?
Я отрицательно покачал головой:
— Свербит только, словно постоянные мурашки. Почесать хочется…
— Хорошо, — кивнул Лука. — Нормально сгибается в локтевом суставе? Вот и славно. Шлот — чудесное лекарство, если можно называть эту сложносоставную субстанцию лекарством. Все же постарайтесь руку не нагружать. И, пожалуйста, соблюдайте молчание! Стоп!!!
Лука придвинулся ко мне, выдернул из рук мешок, ткнул его Саньку:
— Несите-ка его вы, Александр! А господин Проходимец пусть возьмет на руки своего чудного зверя. Надеюсь, зверь будет не против.
— Это еще зачем? — спросил я, подзывая Маню тонким шипением сквозь зубы.
— Видите ли, — конфузливо проговорил Лука, — я полчаса назад раскидал по лагерю кусочки отравленного мяса, чтобы собачки не помешали нашему отходу. Так что следует принять меры предосторожности по отношению к гивере.
Я тут же подхватил на руки Маню, что и не думала возражать против такого обращения, но наоборот — перевернулась у меня на руках на спину, чтобы я почесал ее желтое сытое брюшко. Я и почесал, с грустью размышляя, что не отказался бы от мяса, раскиданного по лагерю Лукой… правда, если бы оно не было отравлено.
Мы с Саньком нырнули вслед за врачом в белый, влажный кисель. Так как на зрение полагаться было неразумно, я перехватил одной рукой Маню, словно малого ребенка, и вцепился за конец ремня, свисающего с рюкзака Луки. Тут же Санькины пальцы впились в подол моей рубахи, так что с нашей идущей гуськом троицы вполне можно было бы писать картину «Побег слепцов».
