— Твоя правда, — кивнул Ноннус. Тяжелый нож в ножнах, подвешенный к его поясу, покачивался при малейшем движении отшельника. — Вот только, боюсь, гордыня — худший грех, чем гнев, потому что она закрадывается в душу незаметно.
— Если что-то действительно надвигается с моря, — сказал Гаррик, — я хочу это увидеть.
Он переступил через валик кровати — кажется, правая нога вполне выдерживала его вес. Сделал еще один шаг. Ноннус шел с ним рядом.
— Я помогу ему, — с готовностью вызвался Райз.
Он поставил еду на край стола и направился к сыну. Лора развернулась и пошла по лестнице наверх. Ее прямая напряженная спина выдавала кипевший внутри гнев.
Переставляя одну ногу за другой, Гаррик продолжал свой путь к двери. Ему было немного страшно, но он чувствовал: сделать это необходимо.
Юношу мучило подозрение, что нечто, по словам колдуньи, надвигающееся с моря, имеет отношение к таинственной фигуре из его ночного кошмара.
10
Шарина стояла у кромки прибоя, глядя во все глаза на громаду, которая выполняла маневры на мелководье. Это мало напоминало корабль, легче было предположить, что огромное здание каким-то чудом сползло с берега. Почти вся община собралась поглазеть на диковинку, и все чувствовали себя маленькими и подавленными в присутствии этого гиганта.
Борта корабля были ярко-малинового цвета — в точности такого, в какой Катчин выкрасил ставни своего дома. Однако одно дело — ставни… Никому в деревне не приходилось видеть такого обилия малинового цвета. С обеих сторон корабля работало, подгребая к берегу, по пятьдесят длинных весел. Их лопасти бились, как плавники раненой рыбы. Судя по количеству пустых отверстий, количество весел на корабле должно было быть по крайней мере вдвое больше.
Это были не единственные метки, оставленные штормом — даже для такого неопытного глаза, как у Шарины. Команда умудрилась снять и сохранить главную мачту и рею
[13]
, привязав их к палубе, но обрывки того, что когда-то было парусом, беспорядочно трепыхалось на такелаже.
[14]
В нескольких местах на фоне выкрашенной в коричневый цвет палубы и поручней выделялись ярко-желтые пятна — волны выломали и унесли доски. Если глядеть на судно в лоб, то можно было заметить изрядный крен вправо, что позволяло предположить пробоины ниже ватерлинии.
[15]
Гребцы слаженно работали, подавая корабль к берегу. С весел тонкими струйками, похожими на драгоценные нити, стекала вода. Жители Барки, затаив дыхание, следили за необычным зрелищем.
Шарина одиноко стояла на пляже, если только можно сохранять одиночество в толпе, где все друг друга знают. Даже Гаррик выполз из дома: сейчас он стоял, прислонившись к стене, стараясь выглядеть молодцом. Справа от него застыл Райз, с другой стороны виднелась тщедушная фигурка Теноктрис. Тут же стояли Илна и Лора, скрестившая на груди руки — верный признак, что она все еще гневается. Илна зашла на постоялый двор, чтобы справиться о состоянии здоровья Гаррика, сразу же, как только они с Шариной вернулись с побережья.
Шарина стояла поодаль от семейства. Вид военного корабля породил в ее душе трепет ужаса и невнятного предвкушения, причем чувства эти гнездились не на уровне эмоций, а куда глубже. Вряд ли она сумела бы объяснить, почему встала отдельно от родственников — просто знала, что так надо.
Девушка огляделась. Ноннус остановился далеко впереди, так, что самые крупные волны докатывались и разбивались о его щиколотки. Поймав взгляд девушки, он кивнул ей в ответ. Она начала потихоньку пробираться к отшельнику; к ее удивлению, тот тоже стал двигаться в ее сторону.
Корабельный барабан отбивал ритм для гребцов. Человек шестьдесят или восемьдесят стояло на палубе, еще больше должно было сидеть на веслах, однако Шарина не заметила ни малейшего признака суматохи и неразберихи. Костюм простых матросов состоял из набедренных повязок и головных платков (в том случае, если на голове присутствовала более или менее густая растительность). Часть моряков сидела на узкой платформе, служившей для размещения верхнего из трех рядов весел.
Офицеры, одетые в туники с широкими кожаными поясами, выкрикивали приказы, но злости в их хриплых голосах не слышалось.
Корабль наконец зацепил землю — с таким звуком, который производит длинная, в сотню футов, волна, добравшись до берега. Моряки начали спрыгивать в воду. Офицеры предварительно сбросили смотанные канаты, затем и сами попрыгали вниз.
Весла скользнули в свои амбразуры и спрятались. Из трюма высыпала еще толпа полуобнаженных мужчин и тоже поспешила за борт, чтобы помочь закрепить концы.
— Это гребцы, — Ноннус возвысил голос, дабы перекрыть ритмичные команды офицеров и ответные выкрики работающих моряков. — В команде всего двадцать человек или около того. Так что пришвартовать судно на ночь — это обязанность гребцов.
Прилив почти достиг своей дальней точки, каждая набегающая волна приближала корабль к берегу. Теперь, когда большинство моряков покинуло палубу, Шарина смогла как следует рассмотреть немногих оставшихся. Один из офицеров, стоявший в воде на изогнутом ахтерштевне
[16]
, коренастый, седобородый, выкрикивал приказы команде — почти наверняка это был капитан.
На носу корабля расположилась небольшая — не более двадцати человек — группа одетых в черные доспехи мужчин, один из них держал знамя. Ткань обвисла — легкого ветерка было недостаточно, чтобы ее расправить. Так что Шарине удалось разглядеть лишь какие-то красные отметины на черном поле.
Девушка обернулась, собираясь расспросить отшельника, и буквально подавилась своим вопросом… Ноннус, не отрываясь, смотрел на солдат. Хотя он не двигался, его лицо было столь же ужасно, как надвигающийся шторм, и не выражало никаких эмоций. В лице отшельника вообще не было ничего человеческого.
— Ноннус? — тихо окликнула она его и даже прикоснулась к руке.
Несколько мгновений она ощущала одеревенелую неподатливость его мускулов. Потом рука, а вслед за ней и лицо, расслабились и Ноннус заметил почти игривым тоном:
— Посмотри, дитя мое. Женщина, вон там, в красном плаще — не иначе как из разряда самой высокой знати. Уверен, сейчас нам начнут говорить о высокой чести, которой удостоилась наша Барка.
