– Ты этого хотел, Липка. Хотел отомстить, пустить кровь большевикам, натравить на них немцев. Сам же говорил: пусть враги бьют врагов. Потому ты и пошел в Вермахт, и не в интенданты, в шпионы. У тебя все получилось. Вот она, кровь, целое море, и через сто лет не забудется! За каждого нашего, кто погиб на гражданской, уже воздали сторицей. Но Сталин все равно победит, большевики дойдут до Берлина, превратят его в щебень, а мы с тобой навеки останемся предателями. Ты и я, хотя меня здесь не было в августе 1941-го. Я ничего этого не видел! Это твоя память, не моя!..
Теодор фон Липпе-Липский равнодушно пожал плечами:
– Может, и моя, да. Но ее, как ты заметил, вполне хватило на двоих. А может, ты просто забыл, Родион?
…Нет, нет, я не забыл. Меня здесь не было, не было, не было!
– Насчет же предательства… Кого мы предали? Нельзя предать врага. Я подданный Российской Империи, присягал Государю и Отечеству. На этих хамов мне плевать, они – даже не русские, просто глина, которую не успели обжечь. Троглодиты… Мне их не жалко, пусть получают по полной! Но я думал, что они хотя бы будут сражаться, да. Черт! Всё по Достоевскому. Нация умная-с покоряет нацию глупую-с. Иногда хочется застрелиться…
Голос Липки еще слышен, но лицо уже размылось, превратившись в бесформенную маску с пустыми черными глазницами. Серый мундир обратился в обгорелые лохмотья, кожа на руках сморщилась, потемнела, в разрывах показалась желтая кость.
– Мне повезло больше, чем тебе, Родион. Я очень вовремя погиб – и погиб навсегда. Не дай Господь вернуться! Когда я умирал, то все пытался понять, ошибся ли я, а если ошибся, то в чем. Так и не понял. И хорошо, sehr gut, ja
[59]
. Только я все равно возвращаюсь – сюда, в этот проклятый день. День моего триумфа, моей победы. Никогда не думал, что это будет так страшно. Такой он, ад! Hölle
[60]
… Преисподняя для победителей.
Голос становится тише, серый туман подступает к самому лицу. Можно не отвечать, Липка не услышит.
Фёдор Липа погиб.
Очередь за мной.
– Спасибо, Арнольд!..
Я отдал флягу, прополоскал соленый от крови рот. Сплюнул тугую вязкую слюну, поправил повязку на голове.
Привстал.
За бруствером окопа – никаких перемен. Несколько мертвецов, обгорелая мятая трава, вывернутые взрывами серые камни, неровная горная гряда вдали. Воздух полон трупным смрадом и пороховым дымом, на руках и на одежде – кровавая грязь.
Плато Веркор. Департамент Верхняя Савойя.
– Еще минут десять, – невозмутимо констатировал Арнольд, вставляя диск в пулемет. – Потом снова полезут. Как ты их назвал, Ричард? Туркестанцы?
Мы перешли с Арнольдом на «ты» час назад. Напоследок.
– А еще татары. И какой-то 501-й штрафной батальон СС. Собрали всякую погань… Знаешь, Арнольд, пока я был без сознания, мне черт знает что привиделось. Будто уже наступил 1945-й год, русские у Берлина, а я почему-то снова в Эль-Джадире. Тебя нет, ты давно погиб, а я о тебе ни разу даже не вспомнил. Извини!
Мой друг рассмеялся.
– Русские у Берлина? Тогда, так и быть, прощаю. Да и что меня вспоминать? Пара строчек в приказе будет – уже хорошо. От большинства людей остается только черточка между датами.
Внезапно, став очень серьезным, поглядел прямо в глаза:
– А меня кто простит, Ричард? Я отвечаю за твою безопасность, ты – специальный представитель Французского Национального комитета, тебя послал сюда де Голль. Одну атаку еще отобьем – и всё. Ты отказался улететь, я не смог тебя заставить…
Я выдержал его взгляд.
– Вышел новый устав, лейтенант? Тот, в котором приказы обсуждаются? Лучше дай папиросу.
На его портсигаре я заметил свежую вмятину. Поглядел на гимнастерку, на разодранный нагрудный карман.
– Попали, – Арнольд слегка поморщился. – Ребра болят, но дышать можно. Ничего, до следующей атаки доживу… Ричард, я понимаю, что такое приказ. Просто обидно! Францию вот-вот освободят, наши всюду побеждают. А здесь… Обидно!
Я вновь выглянул из окопа. Трава, мертвые тела, равнодушные горы вдалеке. Здесь – поражение. По крайней мере, так запишут в учебниках.
– Приказы командования не обсуждают, Арнольд. Но я тебе кое-что объясню…
Я присел на дно окопа, прислонившись затылком к горячей сухой земле. На душе было неспокойно. Я мог бы отправить Арнольда на последнем самолете. Предлог нашелся бы, в крайнем случае, прострелил бы парню ногу. Но я оставил его здесь, на верную гибель. Жан Марселец и Антуан Прево мертвы, и никто не должен узнать, как подобралась к ним смерть. Вся группа «Зет» уже погибла, Арнольд и я – последние.
Если уходить – то прямо в легенду.
– Все очень просто, Арнольд. То, что боши проиграли, стало ясно после Сталинграда и Тобрука. Но разбить Адди и его банду – полдела, надо еще поделить Европу. Сталин не прочь взять все, вплоть до Ла-Манша. Ты как, не против?
Командир группы «Зет» покачал головой:
– Я из очень религиозной семьи, Ричард. Коммунисты? Нет! Моих родственников в СССР арестовали. Они исчезли – все, даже дети. К счастью, Сталин далеко…
– Зато коммунисты близко! – перебил я. – Во Франции они популярны, у них полно оружия. Рядом Италия, где их тоже много, за ней Югославия, а там уже и до России рукой подать… Дай флягу!..
Я отхлебнул воды, провел языком по сочащимся кровью деснам.
– Здесь, в Верхней Савойе, французские коммунисты собирались провозгласить Четвертую Республику – Французскую Советскую Социалистическую. План назывался «Монтаньяр», он был очень хитро составлен. Де Голлю обещали создать плацдарм для грядущего освобождения Южной Франции, он поверил, попросил союзников подбросить оружие, прислал несколько сот добровольцев. В результате коммунисты организовали в Веркоре целую бригаду. А дальше – просто. Создается новое государство, правительство обращается к Советам за помощью, те перебрасывают по воздуху несколько тысяч «красных» итальянцев и сербов, а заодно и своих «инструкторов». В результате Сталин получает плацдарм в самом сердце Европы. У де Голля нет сил, чтобы начать гражданскую войну, англичане же с американцами далеко.
Арнольд, забрав у меня флягу, намочил платок, провел по мокрому от пота лицу.
– Политика – большая мерзость, Ричард. Как хорошо быть просто солдатом!
– Не надейся. Мы с тобой в Эль-Джадире не зря время тратили. Мне удалось разговорить одного коммуниста, помощника Алена Рея, командира всех сил Веркора. Парень из самых «красных», но язык за зубами держать не умеет. В результате де Голль все узнал и разработал свой план. Мне не по душе этот носатый, но я согласился помочь. Остальное, Арнольд, ты видел.
