Бюргеру вдруг захотелось оказаться далеко отсюда, в своей уютной квартире, под боком у сдобной супруги, по какому-то стечению обстоятельств тоже звавшейся фрау Мартой.
– Твоя очередь, – сердито буркнул Розенберг, откладывая молоток и зубило.
Он и не пытался спрятать руки, трясущиеся, словно у конченого пьяницы.
– Рано еще, – возразил Отто. – Полдвенадцатого только…
Друзья взбодрились с помощью содержимого принесенной с собой фляжки, и жизнь начала видеться им не в таком уж мрачном свете.
– Хватит, – отобрал шнапс у чересчур увлекшегося приятеля Аксель. – А то не попадешь.
– Не попаду? – пьяно ухмыльнулся инвалид. – Да я, если хочешь знать, роды у золовки принимал! Я – и не попаду…
Качнувшись, он вынул из кожаного саквояжа медицинский скальпель и приставил к темной вздувшейся вене на предплечье.
– Ты, это… – брезгливо отвернулся Розенберг, жутко боявшийся крови, тем не менее косясь из-за плеча. – Осторожнее, что ли…
Хищное лезвие из прославленной золингеновской стали впилось в тело, и по дну подставленной миски весело застучали частые капли, быстро собирающиеся в черную, лоснящуюся при свечах лужицу.
– Хватит, что ли? – чуть побледневший Отто пережал сосуд пальцем. – Помоги руку перетянуть, девчонка трусливая! Сразу видно, что на фронте ты не бывал…
«Американцу» действительно едва не сделалось дурно от вида крови, будто нежной гимназистке. Стараясь не смотреть в сторону «жертвенной чаши», он перетянул руку друга заранее припасенным жгутом и намочил в том же шнапсе ватку, которой Отто зажал крошечный порез.
– Быстрее, – торопил «донор», кивая на часы, стрелки которых уже готовы были сойтись на цифре двенадцать. – Опоздаем – ты будешь в следующий раз вену резать…
Обе половины расколотой статуи были щедро смазаны начавшей густеть жидкостью, которая внезапно вскипела алой пеной при одном соприкосновении с черным сверкающим на сколе камнем. А потом полуночники сообща сдвинули их на минимальное расстояние и замерли в ожидании. Где-то далеко-далеко, звучащие глухо, как из могилы, раздались первые удары часового колокола на башне ратуши.
– Давай! – скомандовал воспрянувший духом Розенберг, и друзья каждый со своей стороны придвинули части статуи одну к другой.
В первые мгновения ничего не происходило, только по-прежнему кипящий «клей» вздувался и опадал медленными пузырями по всей поверхности шва. «Злоумышленники» уже решили, что ничего не получилось, когда с последним ударом часов кровь зашипела и «разъем» окутался облачком. Запахло, однако, не паленым, а чем-то едким, химическим, наподобие серы. И одновременно повеяло сквозняком, будто где-то порывом ветра распахнуло окно. И это – в нескольких метрах под землей!
Компаньоны осторожно, готовые в любой момент снова схватиться за странно нагревшийся камень, разомкнули руки, и совершенно целая статуя тяжело качнулась на столе. Не веря себе, оба налегли на нее, но шов и не думал расходиться. Более того, под сколупнутой коростой запекшейся крови вообще не оказалось никаких следов разлома – статуя по-прежнему была монолитна.
– Чудеса… – протянул Отто, придирчиво исследуя «шов» и даже простукивая его осторожно тупым концом зубила. – Да-а, Мастер был действительно гений… Куда нам с тобой…
– Мы тоже не пальцем деланы! Давай спрыснем это дело, приятель!
– Давай. А тебе не показалось, что камень нагрелся?
– Нагрелся? Почему бы и нет? Химическая реакция и все такое… Ты же видел – дым пошел.
– Ох, не нравится мне эта реакция…
Друзья отвернулись от стола и не увидели, как на рукояти каменного меча едва заметно дрогнули каменные пальцы…
7
Краснобалтск, Калининградская область, 200… год.
Тс-с-с! Сам не зная почему, Женя ухватился за штабель трухлявых ящиков, не давая тому рассыпаться. Пирамида помнила, наверное, еще «минерального секретаря» или почище – Леонида Ильича в расцвете лет, поэтому держалась, казалось, на честном слове. Князев даже видел перед своим мысленным взором, в цвете и звуке (кажется, даже стерео), как на дробный грохот рушащейся тары сбегаются со всех сторон дюжие охранники, почему-то сплошь в милицейской форме, вяжут злоумышленника по рукам и ногам, чтобы доставить в тюрьму… Стоит ли говорить, что все «блюстители» имели одно лицо – того самого странноватого старшего лейтенанта из ночного приключения.
Но позорному водворению в узилище (опять же рисовавшееся в виде сырого подвала с кирпичными сводами, поросшими плесенью и лишайником, – точной копии институтского овощехранилища, где некогда перебирал картошку) воплотиться в жизнь было не суждено. Благополучно переживший всех генсеков, начиная с Никиты Сергеевича – фантазия молодого ученого не простиралась так далеко, – штабель лишь качнулся чуть-чуть и снова замер потемневшей от времени скалой. Чем черт не шутит: возможно, ящикам предстояло со временем даже окаменеть здесь, чтобы по прошествии миллиона-другого лет повергать в нервный шок археологов будущего. Но длиннющую занозу в самое неприятное место – себе под ноготь – Евгений заработал…
Так что, бредя вдоль бесконечного ряда приземистых кирпичных зданий без окон, он был озабочен лишь двумя задачами. Первое: скорее отыскать иголку, булавку или еще что-нибудь острое, дабы удалить непрошеный подарок, бросающий его в дрожь одним своим неопрятным видом, и второе: раздобыть что-нибудь, способное служить антисептиком, – от банальной водки до какого-нибудь суперядреного растворителя, сварганенного в недрах военно-промышленного комплекса, особенно охочего до подобных штуковин. Обо всем остальном он как-то позабыл.
Наверное, поэтому чуть не прошел мимо искомого: простенькой деревянной двери в длинной череде ржавых металлических ворот и калиток.
И, между прочим, прошел, баюкая раненую конечность и предаваясь паническим мыслям о миллиардных армиях всевозможных микробов, в данный момент втягивающихся через брешь в обороне, чтобы развернуться в боевые порядки и начать широкомасштабное наступление по всему фронту, сметая все на своем пути. Сепсис, столбняк и еще масса различных пугающих вещей рисовались страждущему так живо, что дверь из ненавидимого сейчас всеми фибрами души материала отпечаталась в сознании, лишь скрывшись за поворотом «улицы».
В этот момент Женя и не вспоминал, зачем ему эта дверь нужна. Его больше волновали всплывшие в памяти слова доброхота-архивиста: «Он в своей берлоге целыми днями сидит – носа на улицу не кажет. Даже ночевать, кажется, домой не уходит…» Если почти никуда не отлучается, то, может быть, и сейчас там? И, может быть, у него есть игла и все остальное?..
Вернуться назад и толкнуть дверь было делом одной минуты.
«Заперто!.. Неужели нет на месте!»
В отчаянии ученый уподобился медведю, пытающемуся от голодухи вскрыть таежное зимовье, – несколько раз безуспешно толкнул дверь, приложился плечом и даже стукнул по ней пострадавшим кулаком, вдобавок ко всему больно ушибив костяшки, прежде чем вспомнил, что двери имеют и еще один, альтернативный, способ открытия…
