А сколько прекрасных блюд он мне подбрасывает на поддонниках, в серебряной фольге, в сопровождении стаканчика красного или белого винца, уж к какому данное кушанье располагает. Вкус у него тонкий и он разборчивый, хотя, может быть, порой чересчур требователен, когда речь идет об индийских пряностях. Но раз такова его природа, уж я молчу-молчу, только ему стараюсь угодить, а сама лучше выпью воды побольше, и вся недолга. Порой он потом остается просто поболтать, но однажды, когда я проглотила ластик, он спас мне жизнь. Одно из самых горьких моих сожалений — что не было у меня других детей, кроме Клариссы Джейн (теперь, конечно, слишком поздно). Как бы они радовались, возясь с "дядей Энди" на ковре. Что поделать, зато мой песик Чарли от него буквально без ума, как и все мои племянницы и племянники, хотя эти-то теперь редко нос показывают. Их мамаша до сих пор меня винит в гибели Роба, несмотря на то, что это он удумал меня сажать за руль. И я в куда лучшей форме была, чем он. Только кошечки мои с Энди суховаты. Возможно, не потому, что они его не любят, а потому, наоборот, что именно любят и чувствуют, что у него на них аллергия. Бедный Энди, на что у него только нет аллергии, ладно бы кошки, деревья и цветы, а то ведь он полировку "пледж" и ту не переносит, хотя почти все считают ее абсолютно безвредной, несмотря на уведомление на этикетке. Столько народу пользуется "пледжем", вы прямо не поверите. Энди говорит, что этот запах буквально его преследует. Как часто, выглядывая из окна (я люблю посидеть у своего окна), я вижу Энди в одном из костюмов Роба, теперь потертом, залоснившемся на коленях: склонясь над телефоном, он слегка задыхается, и под носом у него капля. И такого человека кое-кто готов шпынять и дергать! Думаю, что вслед за доктором Туакитером мы все вместе скажем свое дружное: довольно, хватит!
Искренне ваша
Энид Ракетути.
* * *
Всем жильцам! В управление поступило предупреждение от начальника пожарной охраны относительно велосипедов, самокатов и игрушек на лестничных клетках. Эти предметы на лестничных клетках пожароопасны и должны содержаться в ваших квартирах или в подвале в любое время дня и ночи. Предметы, обнаруженные на лестнице в нарушение данного требования, будут переправлены Армии спасения.
Управление.
* * *
Уважаемый мистер Самсунг,
Ну что вы, что вы, стоит ли извиняться и оправдываться! Разве я не понимаю, что ваш первейший долг — перед Американ Мидлендс, и как иначе, ведь по всей стране, могу сказать, нет лучше банка, в данной, конечно, категории, особенно теперь, когда вы установили свой прекрасный новый рекламный щит. По-моему, составить рекламный щит из кирпичей — идея изумительная. Кирпичи, уложенные в несколько рядов, притом такого размера кирпичи, создают впечатление прочности и безусловно успокаивают тех, кто вам доверил собственные сбережения. Даже себе представить не могу, чтоб щит из дерева — я имею в виду хлипкие фанерные потуги, торчащие над Первым Национальным, — и успокаивал бы до подобной же степени. Вот, кстати, интересно, не сыграла ли свою роль при принятии вашего решения в пользу кирпичей сказка про трех поросят. В таком случае вы, читая эти строки, возможно, думаете, что сам я — как тот глупый поросенок, который построил домик из соломы. Если, положим, окажется, что дело так и обстоит — а это уж судить придется вам, — компания Уиттакера будет к тому времени до того слаба, что со стороны банка будет неразумно и жестоко ее сдувать, — неразумно, потому что, рухни она, вам же, как говорится, придется кашу расхлебывать, а жестоко потому, что внутри ведь кто-то есть. Внутри и работая вовсю вопреки тому, что вам понарассказали о халтуре, лени и расхлябанности.
В лучшие времена я бы пулей вам послал свою секретаршу с документом, какой вы требуете. К сожалению, она, по-нынешнему говоря, слиняла. В Нью-Йорк, где возмечтала стать актрисой. Тут никакой моей ответственности нет, я лично во всем виню киношные журналы, которые ей попадались под руку в салоне у парикмахера. А вы как считаете? Что же касается указанного документа, я с весьма глубоким сожалением должен сообщить, что не смог его найти из-за беспорядка. Теперь, с вашего позволения, мне бы хотелось ненадолго отвлечься на него, отвлечься на этот беспорядок.
Накапливался он постепенно, неуклонно, даже неумолимо, изо дня в день с тех пор, как она смылась. Два года и шестнадцать дней. Вы только можете себе представить, как это долго? Чтоб осознать масштабы, вам было бы достаточно взглянуть на мой письменный стол. Он до того завален "материалом", что я уже не могу его использовать по назначению. Если надо что-то написать, я вынужден стоять и прижимать к стене бумагу. Чтобы сохранять хотя бы относительный порядок, я с самого начала попытался уберечь свои штабеля от постоянного соскальзывания на пол, к ним применяя отрезки скотча. Средство это оказалось успешным лишь отчасти, имея в себе тот недостаток, что, когда штабель в конце концов все-таки падает, он падает весь и сразу. Будучи скреплен липкой лентой, он обрушивается так, как валится срубленное дерево, вместо того чтоб постепенно терять верхушку, крону, и т. д., как случается порой с деревьями во время бури, с соснами особенно. Наличие этой ленты означает, помимо всего прочего, что я не могу заглянуть внутрь штабеля и проверить, что там есть. Сначала мне пришлось бы демонтировать всю башню, что из-за свойств скотча невозможно без разрывания ленты. Некоторые штабеля так разрослись, что я не постигаю, как подобный демонтаж, если я решусь выбрать этот путь, можно произвести, не создавая еще большего беспорядка, во избежание которого в конце концов и была, прежде всего, предпринята их обклейка скотчем.
Конечно, если бы я знал доподлинно, что ваш документ таится внутри одного из штабалей, я бы, ни секунды не колеблясь, пересмотрел их все до единого, по очереди, прорубаясь и прорываясь сквозь все преграды, лишь бы его найти. Но дело обстоит отнюдь не так. И вообразите только, как неприятно было бы нам обоим, если бы все мои столь отчаянные усилия ни к чему не привели. Ведь речь у нас с вами не идет просто о нескольких тысячах разбросанных по полу бумажек; речь идет уже о тысячах бумажек с приставшими к ним обрывками липкого скотча. Только вообразите людей, не исключено — детей, отчаянно рвущихся в туалет и вынужденных преодолевать все это, тогда как на их подошвы налипает бумажка за бумажкой. И хоть ни одна из этих бумажек может не оказаться как раз документом, какой вам требуется, тем не менее все они — бумаги важные, стихи, куски рассказов, рецензии и прочее, политые кровавым потом талантливых писателей, пусть даже они, бумаги то есть, к чему дело в данный момент неизбежно и придет, скомканны и липучи. И что — что? — как вы думаете, эти предельно раздраженные, измученные люди сделают с этими важными бумагами, добравшись наконец до туалета и там заперевшись? Уверен, вы со мною согласитесь, что прежде чем допустить такой исход, мы обязаны исследовать до дна все прочие возможные укрытия, какими бы сомнительными и отдаленными они нам ни казались. Картотечные шкафы, например. Пять крепких стальных шкафов. Все вместе они содержат семнадцать ящиков, если по-прежнему считать "ящиком" тот, что утерял переднюю стенку (ту, где ручка) и теперь скорей похож на скользящий поддон. Думаю, в данном случае уместней название "экс-ящик", а не "ящик", и, таким образом, число подлинных ящиков уменьшается до шестнадцати. В настоящий момент с теперешнего моего положения в комнате, подпирая плечом стену возле двери, я могу оглядеть все пять шкафов, и вижу, что, если мы употребим слово "содержать" в строгом его значении, тогда они, шкафы, "содержат" только двенадцать ящиков, поскольку четыре ящика так переполнены, что невозможно их задвинуть, и в подобном положении, наполовину вися над полом, они не могут без натяжки, без насилия над законами речи, которого, думаю, нам лучше избегать, не могут быть означены как "содержащиеся".
