— Да нет же, эт-т-то Чжао…
Про главное я говорить не стала. Если Артем поделился, значит, он уже знает, а если нет — стало быть, так надо, и не к чему мне распускать язык.
— Ну, ладно, — сказал Семен Тигранович, — покажешь мне кошек.
— Т-т-то есть как «покажешь»?! Где вы здесь возьмете кошек?
Это даже не смешно. Вытащить меня из города ночью в какую-то необитаемую дыру, чтобы смотреть представление с кошками?! Это что, для них — нормально? Это что, они так развлекаются?!
— Собаки подойдут? — прохрипел у меня над левым плечом бес-хранитель с лицом цыпленка, сдохшего от птичьего гриппа. — А то мы тут собак видели. Бегают…
— Валяйте, тащите собак, — без всякой радости сказал Семен Тигранович.
Моего согласия никто спрашивать не стал.
Тощий, к моей радости, отцепился от локтя и пошел организовывать охоту на собак. А Семен Тигранович отдал Максу долгожданный приказ:
— Девочку в машину (пауза). Надо будет — позову, — и захлопнул дверцу.
Я поймала себя на мысли, что и ему я при первой же возможности сделаю что-нибудь плохое. До сих пор подобные чувства у меня вызывали только наши преследователи-гэбэшники.
Голова кружилась все сильнее, так что я буквально ввалилась в машину. Макс покачал головой и сел рядом.
— Че, плохо тебе?
— Бывало лучше, — вздохнула я. — Долго еще ждать?
Макс поднес часы к самому носу:
— Минут сорок.
— Что там случилось-то? С Дэном?
Макс отвернулся:
— Нету Дэна.
— Господи… убили?
— Похоже на то.
Сердце, притихшее было, опять заколотилось. Все и вправду плохо. Неужели до него добрались эти!.. Значит, мы — следующие.
— С Артемом все в порядке?
— Все.
— Слушай, а зачем Семену Тиграновичу танцующие кош… в смысле собаки? Если все так, как ты говоришь, — чему радоваться-то?
— Не знаю.
Наступила противная тишина, как бывает, когда едешь в лифте с незнакомым человеком. Продолжать разговор я не стала. Меня одолела слабость. Я откинулась на подголовник и задремала.
Минут через десять снаружи засуетились, двор огласился лаем, воем и скулежом. Я вывернула голову: трое молодчиков под всеобщий гогот за шкирку волокли трех псин. Птицелицый подошел к машине и, щербато ухмыляясь, постучал в стекло:
— Выходи, дрессировщица.
Пришлось нехотя выбраться из машины. Кажется, стало еще холоднее. Мужики встали в круг, в центре которого оказались эти трое, державшие собак. Круг разомкнулся — в него вступил Сам. Поманил меня. Хоровод расступился еще раз, и Макс несильно подтолкнул меня в спину, напутствовав:
— Просто сделай, что он просит.
— А что делать-то? — громко спросила я, перекрикивая собачьи вопли и маты троицы, продолжавшей держать визжащих псов.
— Пусть станцуют, — царственно махнул рукой Семен Тигранович.
Бедные псины. «Успокойтесь, — послала я мысленный сигнал, — я с вами, все в порядке». Собачьи сознаньица учуяли меня, и лай стих.
— Отпустите собак, — велела я, — не укусят, не бойтесь.
Послушался только один.
— Я сказала: отпустите. Я их держу.
Второй разомкнул руки и попятился в круг, не разгибаясь. Его поза так и провоцировала на пинок. Третий упорствовал.
— Да отпусти же! Будешь держать — он не станцует.
Сработало.
Собаки теперь стояли в кругу, глядя на меня чуть недоуменно и доверчиво, и вертели лохматыми хвостами.
— Музыка нужна, — сказала я, позволив себе немного капризный тон.
Один из бандитов, стоявших рядом с Семеном Тиграновичем, бритый верзила в дорогущем пальто и таком же, как у шефа, шарфе, переспросил:
— Какая именно?
— Танцевальное что-нибудь. «Владимирский централ» отставить.
Круг заржал. Семен Тигранович махнул золотозубому водителю, тот метнулся к машине, пошуршал внутри и крикнул:
— «Чикаго»
[20]
подойдет?
— Подойдет.
Заиграло что-то бодро джазовое. Несколько секунд я вслушивалась в ритм. Поехали. «Это совсем нетрудно, вы справитесь, мои хорошие».
Собаки завертелись на месте, затем самый лохматый, в свалявшихся серых дредах кобель встал на задние лапы, и его примеру последовали две суки — старшая, ржаво-рыжая, с терьерскими кровями, и младшая, почти щенок, черная и кудрявая, как овечка. Семеня на задних лапах, они обошли круг (зрители, притихнув, чуть расступились), потом встали в ряд и изобразили канкан. Глядя, как дворняги вскидывают лапы в ритм, мужики сначала притихли, потом стали посмеиваться, потом кто-то захлопал — и вот уже все дружно по-детски присвистывают и аплодируют. Собаки меж тем изобразили некое подобие «танца маленьких лебедей», потявкивая и подвывая в такт, чем вызвали очередной всплеск эмоций, а потом музыка кончилась.
Я вернула вынужденных артистов в естественное положение — на четыре лапы, — но продолжала их придерживать.
— Давайте еще разок, на бис, — предложил кто-то.
Тут же началось:
— А вприсядку слабо? Типа «яблочко»?
— Не-не, нижний брейк, нижний брейк!
— Не, надо эту — лезгинку! Пап-пада-ба-па-па-да, пап-пада-ба-па-па-да! Асса! Асса!
Идею подхватили. Кто-то заблажил с наигранным акцентом:
— На Кавказе есть гора, самая високая, под горой тичет Кура, самая глубокая! Леригби-леригби, жижигога леригби!..
— Эй, тихо вы! — охладил их голос Семена Тиграновича. — Не расслабляемся.
— …чача глория асса!..
— Да есть еще время, Семен Тигранович! — выкрикнул какой-то обиженный зритель.
Я опять стала замерзать. Скорее бы приехал Артем.
— А с людьми так (пауза) умеешь?
Все стихли. К чему он клонит?
— Я не пробовала никогда.
— А ты попробуй. Давай, не стесняйся. Вот (пауза), Грифа попробуй заставь сплясать.
В круг выступил птицелицый знакомец. Гриф, значит. А я-то его «цыпленком»…
Я закрыла глаза, чтобы чутче контролировать зов, и разостлала его надо всем двором. Тогда, в машине, у меня получилось… не подчинить себе, но почувствовать их точно так же, как я чувствовала животных.
Нет, сейчас никак. Только три присмиревших песьих сознания. Никак. Наверное, это от слабости и не проходящего головокружения… не могу сосредоточиться. Я попробовала еще раз, и в какой-то миг поймала едва заметное колыхание паутины: кто-то был пойман, но это был не Гриф, точно не он. Кто-то дальше, на противоположной стороне круга.
