Далее, очевидно, что сигнал или прямой приказ поступили
извне. Иначе почему Розену подарили целых пять месяцев? Вероятно, главари
«Шварц Ханд» все же не были до конца уверены, что предатель — именно Розен, и
откладывали месть до появления неоспоримых доказательств измены. И, когда
никаких сомнений в этом уже не осталось, агенту, пять месяцев прожившему бок о
бок со своей будущей жертвой, было приказано уничтожить ее.
— Какой ужас! — содрогнулась Джейн Хелльер.
— Я попытался выяснить, каким образом этот приказ был
передан. Узнав это, я получил бы хоть какую-то зацепку. Я исходил из
следующего: утром кто-то из четверых получил приказ… Именно утром: «Шварц Ханд»
всегда отличалась четкой организацией и мобильностью. Любой приказ в ней
выполнялся немедленно.
Я занялся этим вопросом, проявив удивительное рвение. Я
тщательно проверил всех, кто приходил в дом тем утром. Всех до единого. Этот
список у меня с собой.
Он вынул из кармана большой, туго набитый конверт и достал
из него какой-то листок.
— Мясник принес кусок баранины. Проверено и
подтверждено. Посыльный от бакалейщика принес упаковку кукурузной муки, два
фунта сахара, фунт масла и фунт кофе. Проверено и подтверждено. Почтальон
принес два проспекта для фрейлейн Розен, письмо Гертруде, три письма доктору
Розену (одно с иностранной маркой) и два письма мистеру Темплтону (одно также с
иностранной маркой).
Сэр Генри прервал чтение и вытащил из конверта ворох
документов.
— Не желаете ли полюбопытствовать? Кое-что передано мне
соответствующими инстанциями, остальное обнаружено в мусорной корзине. Само
собой, письма подвергались экспертизе на симпатические чернила, шифры и так
далее. Ничего такого в них нет!
Бумаги пошли по рукам. Каталоги от владельца питомника и
известной лондонской пушной фирмы… Два счета на имя доктора Розена: за семена
для сада и от лондонской книгоиздательской фирмы. Письмо на его имя следующего
содержания:
«Дорогой Розен.
Я сейчас от Самюэля Спата, а на днях видела Майкла Боумена.
Он и Елизавета Джексон только что вернулись из Гангуна. Откровенно говоря,
поездка была не слишком удачной, но это уже, можно сказать, Традиция. Поскорее
пришлите о себе весточку. Еще раз прошу: остерегайтесь того человека. Вы
знаете, о ком я… Напрасно вы мне не верите.
Ваша Георгина».
— Почта мистера Темплтона состояла из счета от портного
и письма от друга из Германии, — продолжил сэр Генри. — Последнее, к
сожалению, он порвал во время прогулки. И наконец, письмо, полученное
Гертрудой. Цитирую дословно:
«Дорогая миссис Шварц, надеимся, вы придете на наше
собрание, которое состоится вечером в пятницу, потому как викарий говорит, что
все вам обрадуются, и благадарствуйте за рецепт, он просто замечательный, так
что надеимся на вас, оставайтесь в добром здравии, увидимся в пятницу.
Преданная вам Эмма Грин».
— Вполне безобидное письмо, — улыбнулся доктор
Ллойд.
Улыбнулась и миссис Бантри.
— Нисколько в этом не сомневаюсь, — сказал сэр
Генри, — но на всякий случай навел справки о миссис Грин и о церковном
собрании. Предосторожность никогда не помешает.
— Любимая присказка нашей дорогой мисс Марпл, —
улыбнулся доктор Ллойд. — Кстати, о чем это вы, голубушка, замечтались?
— Да нет, ничего особенного, — встрепенулась мисс
Марпл. — Просто никак не соображу, почему слово «традиция» в письме к
доктору Розену написано с заглавной буквы.
Миссис Бантри схватила письмо.
— Ой, и правда с заглавной! — воскликнула она.
— Конечно, милая, — сказала мисс Марпл. — Я
думала, вы обратили внимание.
— Это письмо — явное предупреждение, — сказал
полковник Бантри. — Я сразу понял. Не такой уж я невнимательный, как вы
думаете. Явное предупреждение, только вот о чем?
— Вероятно, вам небезынтересно будет узнать, что, со
слов Темплтона, вскрыв это письмо за завтраком, доктор Розен отбросил его,
заметив, что понятия не имеет о написавшем его субъекте.
— Почему субъекте? — удивилась Джейн
Хелльер. — Оно же подписано: «Георгина».
— Трудно сказать, — сказал доктор Ллойд. —
Вполне может быть, что и «Георгий», хотя больше похоже все-таки на Георгину.
Одно очевидно: почерк мужской.
— А знаете, — воскликнул полковник Бантри, —
ведь он неспроста обратил всеобщее внимание на это письмо! Думаю, он просто
сделал вид, что не знает автора. Наверное, хотел увидеть чью-то реакцию. Но
чью? Девушки? Секретаря?
— Или кухарки, — добавила миссис Бантри. —
Они ведь завтракали, значит, она скорее всего тоже была в комнате. Но вот чего
я совсем уже не понимаю, так это совершенно особое…
Она вновь склонилась над письмом. Мисс Марпл подсела к ней и
коснулась пальцем листа бумаги, указывая на что-то. Они оживленно зашептались.
— А зачем это секретарю понадобилось рвать
письмо? — спросила вдруг Джейн Хелльер. — Нет, в самом деле? Очень
подозрительно. И кто это ему еще пишет из Германии? Хотя, конечно, если вы
говорите, что он вне подозрений…
— Сэр Генри вовсе не говорит этого, — заметила
мисс Марпл, прекращая шушукаться с хозяйкой. — Он сказал: четверо
подозреваемых. Таким образом, он не исключает и мистера Темплтона. Правда ведь,
сэр Генри: не исключаете?
— Да, мисс Марпл. Грустно, но факт. Весь мой опыт
говорит о том, что никого нельзя ставить выше подозрений. В отношении троих из
этой четверки я уже изложил причины, пусть достаточно сомнительные, по которым
они могли совершить убийство. В четвертом, а именно Чарлза Темплтона, я
поначалу был абсолютно уверен. Но в конечном счете взглянул правде в лицо, а
она состоит в том, что везде: и в армии, и в полиции, и на флоте, как это ни
прискорбно, есть предатели. И тогда я принялся взвешивать все, что мне известно
о Темплтоне.
Я задал себе те же вопросы, которые только что задала мисс
Хелльер. Почему он, единственный из всех домочадцев, не смог предъявить
полученное письмо, которое к тому же пришло из Германии? Что за письма он
получает из Германии? От кого?
Последний вопрос выглядел вполне невинно, и, не долго думая,
я задал его Темплтону. Ответ оказался самым банальным: от его немецкой кузины.
Сестра его матери была замужем за немцем, и в этом не было бы ровным счетом
ничего подозрительного, если бы только Чарлз Темплтон не забыл упомянуть об
этом в своей анкете. Теперь же этого было более чем достаточно, чтобы внести
его в список подозреваемых, и даже главных подозреваемых. Он мой преемник, и я
всегда относился к нему чуть не как к сыну, но здравый смысл и элементарная
справедливость требовали от меня признать, что как раз он-то и является самым
сомнительным звеном в этой цепочке из четырех человек.
