Н-да, ну и какой же из этих случаев его собственный? Конечно, может оказаться и так, что он и то и другое: разом и дурак, и наглец, тот, кто, ничего не зная, много говорит. Он закрыл «Иероглифическую монаду» и сунул ее на полку к собратьям, Вторичным Источникам, с которыми он и будет коротать свой здешний срок: к «Бруно» Крафта, к Барру в четырех толстых томах, к Торндайку
[123]
в шести томах, еще того толще; к старому учебнику астрономии Эрла, к словарю Льюиса и Шорта и к словарю ангелов, и к дюжине других: логика, согласно которой именно они и именно в этом сочетании попали на идущую вдоль левой стены полку, была внятна разве что самому Пирсу, и разве что в данный конкретный момент. Пусть прочие учатся, или молчат.
А у него есть кому посвятить книгу? А ведь некому, хотя именно в тот момент он вдруг понял, насколько редкостный, по сути, дар представляет собой такое посвящение: роскошный и льстящий самолюбию, воистину бесценный.
Н-да. И еще предуведомление, От Автора: В этой книге, даже сильнее, нем в большинстве других книг, нет, Эта книга даже в большей степени, чем большинство книг, опирается на другие книги. И автору хотелось бы выразить глубочайшую признательность. Чья глубочайшая научная эрудиция, чьи в высшей степени плодотворные идеи, чьи превосходные. Все нижеследующее есть не что иное, как фантазия на заданные ими темы.
И, может быть, заранее извиниться за то применение, которое он нашел их трудам, и за ту компанию, которую им придется отныне терпеть в его книге.
Он отвернулся от полки и открыл следующую коробку Здесь лежали большие книги: большой словарь и большой иллюстрированный справочник по часам, несколько томов Британской энциклопедии 1939 года, унаследованных им после смерти Сэма, большой Шекспир и огромная Библия.
Эта последняя (изд. Дуэ), такая массивная, такая тяжелая, просто искушала его заняться невинным гаданием.
Он положил ее на кровать, открыл, захватил толстую стопку страниц и, закрыв глаза, начал их перелистывать. Остановился. Не открывая глаз, он опустил в текст палец — и осторожно покосился на результат. Исайя.
Итак, вы выйдете с веселием и будете провожаемы с миром; горы и холмы будут петь перед вами песнь, и все дерева в поле рукоплескать вам.
Глава третья
Как и в каждой книжке Феллоуза Крафта, в той маленькой автобиографии, которую Бони дал Роузи, был эпиграф. Из «Бесплодных усилий любви»:
Как чашу с уксусом, прими удачи дар
Беда тебе однажды улыбнется, а до той поры
Усни, печаль
Каковая цитата, по здравом раз мышлении, представлялась скорее шуткой; очень может статься, поду мала Роузи, что в данном случае сам источник гораздо важнее цитаты, потому что главной темой книги бы ли долгие, растянувшиеся на всю жизнь Крафта поиски Идеального Друга, а также разнообразные разочарования, предательства, нарушения клятв и ошибки, к которым при вели эти поиски, и все они были поданы так тонко, так деликатно, что Роузи начала сомневаться, а был ли автор в действительности так уж не уверен в истинной природе своих пристрастий, в том, что он невиннейшим образом ищет друга, и ничего больше, или это у нее самой настолько извращенное восприятие чужих мотивов и судеб?
Если в вопросах Идеальной Дружбы Крафт был до крайности застенчив, то в отношении роялти и прочих деловых аспектов писательского труда он был откровенен вполне Он дал полный отчет о том, сколько заработал на каждой книге, и Роузи показалось, что это многое объясняет; на жизнь ему, судя по всему, хватало, но достатком это никак не назовешь. Там были еще какие-то семейные капиталы, хотя здесь Крафт тоже начинал темнить; и еще, конечно, был Фонд. Понятное дело, что на авторский процент от продажи книг он никогда не смог бы купить дома в Каменебойне и заплатить за свои многочисленные путешествия, о которых он всякий раз давал добросовестный отчет, каждое из них предпринималось в пламенной надежде, каждое приносило искренние радости от встреченных в дороге шедевров архитектуры и искусства и каждое оставляло после себя горький привкус: все из-за Друзей, подумала Роузи, из-за Никоса и Антонио, из-за Барона, Кирилла и Хельмута. В книгу были вклеены нечеткие фотографии одного или двух из перечисленных мужчин, в гравированных рамочках, с именем, местом и датой; и, в общем-то, — если не считать одного-единственного фото веселой и ребячливой женщины в старомодной громоздкой шляпе и летнем платье, его матери — это были единственные попавшие в книгу иллюстрации.
Нет, вот еще одна: Крафт и с ним еще два молодых человека, на чем-то вроде горной тропки, а за спинами у них, в долине, туманный белый замок, как на картинке в детской книжке. На Крафте и на этих двух, как бишь их там, грубые куртки, кожаные шорты и свитера. Подпись гласила: Во время похода в Исполиновы горы, 1935 , и сама эта фраза Роузи показалась совершенно замечательной. В тексте она не нашла каких бы то ни было упоминаний об этой экспедиции, да и вообще понятия не имела, где находятся эти Исполиновы горы. Не иначе, в Волшебной стране.
Хотя, в общем-то, она не читала книгу подряд, от корки до корки. Книга просто лежала у нее на столе (изначально стол был карточным, а она просто переставила его в угол кабинета, чтобы за ним можно было работать), и она время от времени просто совала в нее нос — когда ей становилось скучно или когда она окончательно запутывалась в непривычной работе; это чтение и даже самый вид этой книги, казалось, имели самое непосредственное отношение к работе, достаточное для того, чтобы заполнять паузы между отдельными делами. Именно ее она и читала однажды утром в конце мая, сидя в кресле Бони и забросив обутые в кроссовки ноги на его письменный стол, хотя на дворе стояло воскресенье и день был не рабочий. Сам Бони был снаружи, на лужайке: согнулся над мячиком с крокетным молотком в руках. Густо-зеленая лужайка, предмет гордости любого старого садовода, белый, в синюю полоску мячик и молоток. Роузи видела его всякий раз, как поднимала глаза от книжки: упражняется.
«Какими бы достоинствами мы их ни наделяли, наши гнезда неизменно пусты, — прочла она; и подумала, что знает, кто такие эти мы. — Мы всегда и неизбежно будем одиноки, как мячики, когда их запускают через широкую зеленую лужайку, иногда они ударяются в другие, такие же, иногда их самих ударяют. Мы должны быть благодарны судьбе за эти удары; и хранить в себе смелость и бодрость духа; и не забывать о тех, кого любили, — ни в коем случае — и молиться, чтобы наша верность, в свою очередь, обеспечила нам место, пусть даже это место не часто будут навещать, в их собственных сердцах».
