Он отодрал от рукава приколотую булавкой траурную повязку и про мокнул лицо большим красивым носовым платком. В черном костюме тройке и в галстуке он выглядел просто шикарно, вылитый француз (острый нос, черные глаза и напомаженные волосы, белая гладкая кожа), и высокий накрахмаленный воротник подпирает пухлые щечки.
— О господи, — сказал он, тяжело вздохнул и сунул платок в карман.
— Что, близкий человек? — осторожно поинтересовалась Роузи.
— Да нет, — ответил Алан. — Да нет же, нет. Просто старый-старый наш клиент. Старый, как Мафусаил. Можно сказать, старейший клиент фирмы. О господи как же это все нелепо.
Он закусил костяшку указательного пальца, выглянул в окно на реку и на вошедший в силу день; потом вздохнул еще раз и взял себя в руки.
— Итак, — сказал он. — Прежде всего, как вы себя чувствуете, чашечку кофе не желаете? Я Алан Баттерман. Алан Баттерман-младший. Мне кажется, ваш дядя не вполне отдавал себе отчет в том, что в последнее время именно я отвечал на его письма и все такое — мой отец скончался два года тому назад. Такие дела.
Он печально улыбнулся Роузи.
— Бони объяснил вам, в чем дело?
— В общих чертах.
— Речь идет о разводе.
— Или, по крайней мере, о раздельном ведении хозяйства.
— Все так.
Алан резко выдохнул, покачал головой и уставился в столешницу прямо перед собой. Казалось, он был на грани приступа самого безысходного отчаяния, и Роузи уже как то опасалась вдаваться в детали, чтобы не добавить ненароком ту самую последнюю каплю.
— Хозяйство уже раздельное. Я хочу сказать, что уже уехала от него.
Алан медленно кивнул, внимательно глядя на нее, и на лоб у него набежали морщины.
— Дети? — спросил он.
— Ребенок — один. Девочка. Три года.
— О господи.
— Это уже довольно давняя история, — сказала Роузи, чтобы хоть как-то его успокоить.
— Да? — подхватил Алан. — И когда же вы, ребята, решили, что вам пора развестись?
— Ну, — сказала Роузи. — Он в общем-то ничего такого не решал. Это как бы я так решила.
— А он что, не слишком уверен в том, что хочет разводиться?
— Не слишком. По крайней мере пока.
— А когда вы поставили его в известность о своих планах?
— Ну, если честно, позавчера.
Алан крутанулся на стуле-вертушке. Потом составил вместе кончики пальцев и снова воззрился в окно, так, словно яркий тамошний день не предвещал ему ничего хорошего. И рассмеялся, коротко и резко.
— Ну, что ж, — сказал он. — Вот что я вам скажу. По правде говоря, я не слишком часто занимаюсь разводами. Мистер Расмуссен сообщил мне, что у вас какие-то сложности, и я, естественно, сказал: пусть заходит, посмотрим, что я могу для нее сделать. Но на самом деле могут найтись и другие специалисты, которые окажут вам куда более профессиональную помощь, чем я. Н-да. На чем я остановился? Даже если бы я и взялся за это дело — только ради вас, заметьте, — я прямо сейчас попросил бы вас еще раз очень серьезно обо всем подумать, чтобы разобраться, насколько это все серьезно. Брак — вещь приятная и недорогая, когда ты его заключаешь, но вот когда пытаешься расторгнуть, выясняется, что дело это очень непростое и дорогостоящее.
— Не думаю, чтобы у вас с… э-э…
— Майком.
— …с Майком, чтобы у вас с Майком существовало на сей счет нечто вроде брачного контракта или хотя бы соглашения на постоянной основе, а?
— Нет.
Она читала о людях, заключающих брачные контракты; сама идея казалась ей нелепой — из разряда тех, которые приходят в голову только другим, далеким от тебя людям, вроде свадьбы в самолете или покупки общего, одного на двоих, участка под могилу. Теперь она не знала, что и думать.
Пункт о возможном расторжении брака: скрестить под столом пальцы, чтобы при случае отыграть все обратно.
— Нет.
— Понятно, — сказал Алан, — Давайте я как следует вам все объясню. Не так давно, даже в те времена, когда я начинал практику, людям для того, чтобы развестись, требовалась веская причина: то есть один из них должен был совершить против другого что-то предосудительное, причем по большому счету. Супружеская измена. Алкоголизм. Наркомания. Душевная черствость — причем, заметьте, в те времена это было нешуточное обвинение и требовало серьезных доказательств. Понимаете? Это означало, что если люди просто не хотели больше жить вместе, безо всяких видимых причин, им приходилось договариваться, что один из них будет лгать в суде, а другой при этом не уличит его во лжи. А если суд приходил к выводу, что между супругами имело место такого рода соглашение, развода они не получали. Это была довольно грязная работенка, доложу я вам, только представьте себе: мужья, поверенные, жены — и каждый врет как умеет… Ну ладно. Теперь — собственно, со времен совсем недавних — мы имеем возможность говорить о так называемом разводе «без обвинения». Закон наконец смирился с тем фактом, что большинство людей разводится вовсе не потому, что кто-то из них сделал что-то из ряда вон выходящее, и в процедуре предъявления обвинения нет никакой необходимости. Так что на данный момент вы можете получить развод с формулировкой «неизбежность распада брака и несовместимость партнеров», или, на адвокатском жаргоне, «два Н». Неизбежность и несовместимость.
Слова весили тяжко, и Роузи сглотнула слюну.
— В этом действительно нет ничьей вины, — сказала она. — Правда.
Алан взял длинный желтый карандаш, зажал его, как барабанную палочку, между двумя пальцами и мягким — с резинкой — кончиком стад выстукивать стол.
— Да что вы говорите? — сказал он. — Знаете, Роузи, какое у меня складывается впечатление? У меня складывается впечатление, что вы даже и не пытались как следует обо всем поговорить с…
— С Майком.
— Впечатление такое, что у вас все это произошло как бы с бухты-барахты, если мне будет позволено так выразиться. Мне кажется, курс психотерапии…
— Майк — психотерапевт.
— М-да. Сапожник без сапог.
— Что вы сказали?
— Я сказал, — продолжил Алан, — что, с моей точки зрения, вам лучше не принимать скоропалительных решений. Попробовать придумать что-нибудь еще — кроме развода. Возьмите отпуск. Отдохните. Поживите пару недель порознь. А потом попробуйте оценить ситуацию заново.
Ритм карандаша о столешницу убыстрился.
— Если быть до конца откровенным с вами, Роузи, мне бы не хотелось при данном положении вещей затевать от вашего имени какое бы то ни было разбирательство.
Вне зависимости от того, как Роузи на него смотрела, что выражало ее лицо, он с самого начала принял извиняющийся тон, встал в оборонительную позицию, отгородившись от нее быстрыми пассами карандаша, и текст подразумевался следующий: «Послушайте, послушайте, погодите минутку, знаете, что я хочу вам сказать: я сам как раз сейчас собирался съездить в отпуск, на две-три недели, и прямо с завтрашнего утра, да я бы и сегодня уехал, если бы не… впрочем, ладно. Давайте-ка, знаете что, давайте-ка мы с вами договоримся о встрече ровно через три недели, считая от сегодняшнего дня. Заодно и посмотрим. Посмотрим, чем все это обернется».
